Он вытащил из кармана записную книжку, заглянул в нее, что-то записал и потом обратился к Зиберу.
— Вот, Зибер… Если хотите посмотреть картину современного боя, я могу взять вас на свой самолет. Я должен сделать утром несколько воздушных снимков с Реймса. Вылечу еще ночью. Хотите?
— Мне некогда, — ответил Зибер. — Я не могу покинуть штаба Гессе. Впрочем… попутчику вас есть. Хотите, Лозин?
Лозин охотно согласился.
Они направились в комнату, где находился со своими офицерами генерал Гессе. У дверей их встретил адъютант. В большом зале стоял дым от сигар и трубок. В углу расположились радиотелефонисты с наушниками. За длинным столом сидел тучный, лысый старик в расстегнутом мундире и что-то говорил усатому, мрачному полковнику. Вокруг, в почтительном молчании, стояли еще пять-шесть офицеров. На столе лежали карты, утыканные разноцветными флажками. Старик неторопливыми движениями передвигал по карте раскрашенные деревяшки разных форм и миниатюрные модели танков.
— Генерал Гессе, — прошептал Уралов, показывая глазами на старика.
— Кто? Что? Что им нужно? — уставился на них лысый старик.
Адъютант прошептал что-то ему на ухо. Старик мрачно буркнул ответ и снова обратился к полковнику. Адъютант подошел к Уралову и, щеголяя знанием русского языка, проговорил с легким поклоном:
— Господа, генерал, к глубокому прискорбию, очень занят. Генерал просил извинить его. Вам приготовлены покои. Прошу покорно следовать за мной.
Он проводил гостей в комнату, где стояли походные кровати и стол, велел солдату принести кофе и ушел.
Уралов прилег из кровать, с наслаждением вытянул ноги, закурил и сказал:
— Нет смысла спать. Атака будет через час, за три часа до рассвета.
— Но еще темно, — удивился Лозин. — Как же в такой темени можно наступать большими массами?
Уралов снисходительно улыбнулся.
— Немцы — большие сторонники ночного боя и разработали его теорию и, насколько возможно, практику в совершенстве. Современные технические условия войны создают положение, когда атакующий рискует быть уничтоженным, не дойдя до противника. Воздушные силы Франции представляли из себя такое грозное оружие, что немцы давно уже решили прибегнуть к ночным операциям в крупном масштабе и этому обучили свои войска заранее. Ночные действия почти парализуют работу аэропланов, делают разведку и корректирование стрельбы невозможной задачей. Ночью наступающий неприятель сильнее действует на психику войск, кажется страшнее и многочисленнее, особенно, когда нападение произведено неожиданно и бесшумно. Разгром французской армии на бельгийской границе… этот мощный удар своим блестящим успехом обязан именно неожиданности ночного нападения. Французы не сумели ориентироваться в направлении германо-советского удара и в одну ночь потеряли почти всю линию границы. На следующий день после этого немцы и наши войска продолжили наступление, создав искусственную ночь. По всему фронту мы наступали в дымовой завесе и густом тумане, который родился в баллонах и приборах наших химиков. Сегодня задуман такой же ночной натиск на Реймс. Я думаю, что…
Он не докончил.
Глухой, страшный удар потряс землю — за ним второй, третий… все крутом застонало, затрещало, посыпалась штукатурка с потолка, зазвенели стекла.
— Тяжелая артиллерия! — проговорил Уралов. — Начинается…
Глава 41
ПТИЦА ИЗ АЛЛУДУРА
— Вот и мой бипланчик, — с нежностью в голосе сказал Уралов.
Он показал рукой на силуэт летательной машины, стоявшей в тени огромной палатки, в которой помещалась походная авиамастерская. Около аэроплана хлопотали два германца — механики авиаотряда.
— Любимый мною тип машины, — продолжал Уралов. — Не выношу громоздких аэропланов. Мой биплан — точно балерина: легок, подвижен, изящен. Скорость — 400 километров в час, два пулемета, тонна бомб, аппарат для фотографирования, радиотелеграф. Чего еще? Достаточно для ловкого пилота, чтобы доставить врагу максимум удовольствия! Все чувствительные части машины защищены германским сплавом из алюминия — аллудуром. Я не гонюсь за боем. Я — разведчик. Мне нужно проскользнуть незаметно, высмотреть все, что я поставил себе задачей, сфотографировать, — и домой. Когда я возвращаюсь с разведки — тогда можно и побаловаться: парочку-другую бомб сбросить. Но сегодня я лечу только в увеселительную прогулку. Хочу сфотографировать Реймс. Должен все же предупредить вас, что возможны неприятные встречи… в воздухе. Вы не очень нервны?
— Нет… — рассеянно ответил Лозин.
Он почти не слышал болтовни Уралова. На него возбуждающе действовала ночь и обстановка близкого боя. Он бывал сам в дыму сражений и чувство рядового бойца было хорошо ему знакомо. Но такого грохота, такой оглушительной, сливающейся в один гул стрельбы он еще не слышал никогда. Слова Уралова долетали до него непонятными урывками. Даже свист пропеллера, который на пробу пустили в ход механики, почти не долетал до его ушей.
Где-то далеко, как раскаты грома, слышны были взрывы. Ветер доносил запах гари и дыма. На западе часть неба была охвачена багровым заревом: пылала в огне французская деревушка, зажженная авиабомбами. По шоссе один за другим, непрерывной лентой, бежали грузовые автомобили, наполненные германскими солдатами; на некоторых машинах торчали дула орудий, стояли ящики со снарядами и какие то необыкновенно сложные приборы и аппараты.
— Садитесь! — прокричал Уралов.
Лозин неловко взобрался на сиденье машины. Он сразу утонул в мягком, удобном кресле. Уралов помог пристегнуть ремни, которые плотно прикрепили Лозина к сиденью, и сел на свое место. Лозин одел большие круглые очки и огляделся.
Далеко впереди смутно вырисовывался лес, прямо перед аэропланом чернело огромное поле, по которому машина должна была пробежать некоторое расстояние перед взлетом.
— Готовься! — крикнул Уралов механикам.
Один из солдат схватил лопасть пропеллера, с силой притянул ее к земле и отскочил в сторону. Одна, две вспышки в моторе — и впереди машины появился бешеный вихрь, сверкающий круг, серебристо-красный от зарева на небе. Машина мелко-мелко, часто задрожала, рванулась вперед и побежала по полю. Лозину показалось, что далекий лес со страшной быстротой надвигается на машину и вот-вот раздавит ее… Но когда лес был уже совсем близко, он вдруг стал куда-то проваливаться и исчез внизу.
Лозин посмотрел вниз и невольно схватился за сиденье. Огромное черное поле, лес, какие-то постройки, лента шоссе — были уже далеко-далеко под машиной, в туманной, черной глубине. Лозин почувствовал приступ тошноты и поднял глаза кверху. Темное небо, казалось, приближалось, становилось все больше. На востоке светлые полосы указывали на близкий рассвет; на западе ширилось и росло огненное, победное зарево пожара. В лицо бил холодный ночной ветер. Неприятное, томительное чувство тошноты и стеснения в груди стало проходить.
Блеснула скрытая ранее лесом светлая извилистая лента Эны. По берегу реки часто вспыхивали огоньки, то одиночные, то целыми группами. «Разрывы снарядов», — подумал Лозин. Высоко в небе поднимались тучи ракет и держались в воздухе, мерцая, словно звезды.
Картина была величественная, захватывающая — Лозин расширенными глазами смотрел вниз через свои очки на необъятный простор, раскинувшийся внизу под машиной.
Постепенно отдельные детали местности стали вырисовываться яснее. Восток все больше светлел. Уралов спустил машину ниже. Показался мост через Эну. Средняя ферма моста была взорвана и одним концом упиралась в дно реки. Левый берег, у моста, был окутан дымками разрывов.
Лозин взял висевший через плечо бинокль и поднес его к глазам. Несмотря на все старания, ему не удавалось найти людей по берегам реки. Все казалось пустынным, а между тем он знал, что здесь сосредоточены и спрятаны десятки тысяч людей. В одном месте он заметил на земле правильные зигзагообразные линии и решил, что это окопы.
Стало совсем светло. Лозин ощупал лицо. Оно было мокро от утренней росы. Кожаный костюм покрылся капельками воды. Только сейчас Лозин почувствовал, что трясется от холода и нервного волнения. Он достал из кармана фляжку с ромом и сделал несколько глотков. Приятная теплота разлилась по телу. Он снова схватил бинокль и приложил к глазам.