Где-то в глубине души, я даже хотела. И пока он сжимал руками мои ягодицы, полируя между ними свой хер, время от времени сплёвывая, чтобы его увлажнить, я выгибалась ему навстречу, готовая к боли, готовая его принять. Готовая покончить с этим раз и навсегда.
— Нет, детка, — осаживал он меня, продолжая двигаться. — Не сейчас. Не так просто.
Я, совершенно сбитая с толку, не понимала, почему. Зачем он тянет? Чего ждёт?..
— Кто красивый? — не поняла я, в тайне надеясь, что Оксанка спрашивает про кого-нибудь из одноклассников. Вроде ей нравился Гринёв. Конечно, самый дерзкий, самоуверенный, тот, что не уставал придумывать ей обидные прозвища. Кривуха, Криволапа, Сутулая — из последних.
— Оболенский, — сказала она и показала в окно. — Ну, мамин ёбарь.
Я посмотрела вниз со второго этажа.
Урод захлопнул капот. Подтянул штаны. Обернулся.
Я машинально отпрянула.
У него было красивое имя — Вячеслав Оболенский. Узкие бедра. Широкие плечи. Накачанный пресс. Подтянутая задница. Здоровый хер. Такой же здоровый, как он сам. Но к счастью, смотрел он не на нас, а на подъезд, из которого вышла Оксанкина мама.
Я пожала плечами, отвечая на Оксанкин вопрос.
— Какого чёрта ты копаешься? — рявкнул Урод, сдирая рабочую рубаху и швыряя в багажник. Под ней белела футболка, сверху он натянул кожаную куртку, что лежала на заднем сиденье.
— Да иду я, иду, — отмахнулась тёть Марина. Забралась на переднее сиденье.
Под распахнутым плащом на ней было узкое платье с запахом. На ногах — сапоги на каблуках. Она лихо забросила внутрь салона стройные ноги. Положила на колени сумку.
Я не могла оторваться, глядя на неё, но не потому, что она была эффектной, стройной, красивой.
— Это платье…
На какой-то момент мне показалось… Я даже наклонилась к окну, чтобы лучше рассмотреть.
Оксанкина мама открыла пудру и в зеркальце стала поправлять помаду.
А я упёрлась лбом в стекло, не веря своим глаза.
— И серёжки, — недоумевая, повернулась я к Оксанке, когда в блике солнца в одной из серёжек сверкнул большой прозрачный бирюзовый камень.
— Что? — удивилась подруга.
— Странно, — нахмурилась я. — У моей мамы было такое же платье.
— Ну значит, они купили их в одном магазине, — пожала плечами Оксанка.
— А серьги? Это параиба. Турмалин параиба. Редкий и очень дорогой камень. Мама…
— Хочешь сказать, что мы, нищеброды, не можем себе такого позволить? — зло перебила она. — Только таким как ты, профессорским внучкам, хирургам, как твоя мама, и прочей элите можно носить такие побрякушки? А мы должны надевать, что в супермаркете продают?
— Я хотела сказать… — смутилась я.
— Что ты хотела сказать? — подскочила Оксанка. — Что запала на Оболенского? И теперь придумываешь какую-то хрень про мою мать? Хочешь сказать, она взяла твои серёжки? Или украла у твоей матери платье? Тебе не стыдно? Она тебя приютила. Кормит, поит. И не гонит, между прочим, потому что знает, что тебе некуда идти. А ты… — отшвырнула она тетрадь и выскочила из комнаты. — Неблагодарная!
— Оксан! — побежала я за ней. — Оксана!
Глава 8
Я нашла её на кухне. В углу за дверью. На полу. Всю в слезах.
Она была права — идти мне было некуда. Первую часть суда моя адвокат отстояла: жене деда ничего не присудили. Сославшись на то, что дед умер два года назад, запросили дополнительно документы, показания свидетелей. Я отдала адвокату все деньги, что были (мама была хирургом, не магнатом, скопила немного), устроилась на работу. Но жить в дедушкиной квартире по-прежнему было нельзя, и никто не знал, сколько ещё будет судов.
— Оксан! — села я рядом и её обняла.
— Думаешь, я ничего не замечаю, да? — всхлипывала она на моём плече.
По спине пробежал холодок: она знает? А потом облегчение: она знает. Слава богу, значит, можно всё ей рассказать. И вместе мы обязательно что-нибудь придумаем.
Но Оксанка неожиданно вздёрнула подбородок:
— Думаешь, не вижу, как ты на него смотришь? За столом. На улице. Везде!
— Я?!
— Ты, ты. И мать замечает. С того дня, как ты у нас поселилась, Оболенский сам не свой. Срывается. Бесится. Помнишь, как он её избил?
— Когда я сбежала? — еле слышно спросила я.
— Да. Из-за тебя. Потому что она плохо за тобой смотрела. Он ездил искал тебя по городу. Сотрудников своих подключил. Рисковал головой, должностью, званием, карьерой. А он начальник тюрьмы, подполковник внутренней службы, между прочим.