Мальчика совершенно не смутила нагота женщины, которая приходилась ему прабабушкой. Ему не привили моральные принципы, которые могли бы вызвать такое смущение. Его научили стыдиться только одного — собственной внешности. На личном опыте он узнал, что уродство — единственный грех. То есть и само его существование было грехом.
Пусть и прабабушка, выглядела она роскошно. Великолепная грудь. Полные бедра. Длинные, стройные ноги.
Он вытащил фотографию из альбома, вернул альбом на высокую полку, унес фотографию в круглую комнату под крышей.
Джулиан часто снилась мальчику. Иногда просто висела на балке, мертвая, разговаривала с ним, хотя, проснувшись, он не помнил, что она ему говорила.
В других снах Джулиан спускалась с балки, как паук по серебряной паутине. Снимала петлю с шеи. Какие-то мгновения держала над головой, как нимб. Потом пыталась надеть петлю на шею мальчика и затянуть.
Бывало, сон становился кошмаром и он изо всех сил боролся с ней, не давая его задушить. В других случаях он позволял ей надеть петлю ему на шею и отвести к табуретке. И хотя во сне она ни разу не вешала его, после таких снов он просыпался бодрым и отдохнувшим.
В одну ночь сны разительно переменились.
Впервые и он в этом сне был голым. Обнаженная Джулиан Хатуэй спустилась на пол, только на этот раз не остановилась около его постели. С петлей на шее шмыгнула под одеяло, и от прикосновения грубой веревки у него по коже побежали мурашки. А потом ее груди прижались к нему, и ничего более реального ему никогда не снилось. Мальчик проснулся, дрожа всем телом, с мокрыми трусами.
Какое-то время он думал, что такое может случиться только во сне с мертвой женщиной. Потом понял, что фотография мертвой женщины срабатывала не хуже, чем сон о ней.
Тот мальчик еще не стал мною. Но уже становился.
9
Они жили в красивом и просторном трехэтажном доме — четырехэтажном, если считать подземный гараж. Ни один полицейский детектив не мог позволить себе такой дом, но Николетта добилась немалых успехов, и за последние десять лет ее картины только росли в цене. Они купили двойной участок, поэтому и дом построили большой, и от соседей их отделяло достаточное расстояние. Дом — кирпичные оштукатуренные белые стены, черные наличники, крыша из черной плитки — выглядел георгианским,[4] но не мог считаться образцом стиля.
Джон припарковался в подземном гараже, поставив «Форд» между внедорожником Николетты и «шеви» Уолтера и Имоджин Нэш, семейной пары, которая поддерживала дом в идеальном состоянии и кормила проживающую в нем семью. Поскольку утра в резиденции Кальвино считались священным временем, Нэши пять дней в неделю приезжали к одиннадцати часам и обычно отбывали в семь вечера.
Лифт позволял подняться из гаража на любой из трех этажей. Но шум лифта служил сигналом о его возвращении. Могли прибежать дети, а ему хотелось какое-то время побыть наедине с Никки.
По пути домой он ей позвонил и узнал, что она в студии, хотя обычно заканчивала работу раньше. Студия и их апартаменты занимали весь третий этаж.
В углу гаража, где несколько зонтов стояли на стойке, он повесил плащ на крючок.
По возвращении домой, где здравомыслие возвращалось в жизнь, а безумие мира оставалось за порогом, казалось, что случившееся в доме Лукасов ему приснилось, а не произошло наяву. Он сунул руку в карман пиджака и не удивился бы, если б не обнаружил там серебряных колокольчиков.
И когда пальцы нащупали коробочку из «Галереи Пайпера», в дальнем конце гаража, за машинами, трижды постучали. А после паузы — еще раз. Резко и настойчиво, будто перед дверью стоял нетерпеливый гость.
Несмотря на флуоресцентные панели под потолком, теней в гараже хватало. Ни одна не двигалась и не напоминала человеческую фигуру.
Стук повторился, уже прямо над головой. Джон поднял голову к потолку, вздрогнул, потом облегченно выдохнул. Пузырьки воздуха в водопроводе приводили к тому, что медная труба постукивала о хомут.
Из кармана плаща он достал пластиковый мешочек с герметичной застежкой, в котором лежали шесть булочек, испеченные и подаренные ему Марион Даннуэй.
Он открыл внутреннюю дверь и шагнул на площадку у лестницы. Дверь автоматически захлопнулась за ним.
Наверху дверь открывалась в большую студию Николетты. Работая над картиной, спиной к нему, она не услышала, как он вошел.
С девичьей фигурой, темно-каштановыми, почти черными волосами, босиком, в светло-коричневых джинсах и желтом топике, изяществом и плавностью движений Николетта не уступала профессиональной танцовщице.