Но потом у меня появился другой начальник. Он прослушал не более пяти секунд моего очередного сюжета и рявкнул:
– Слышишь?!
Он прокрутил пленку еще раз и снова спросил:
– Слышишь, что эта пленка заканчивается слишком рано? На две десятых секунды раньше, чем требуется. Слышишь?
Он еще раз прокрутил запись.
– Похоже… Хорошо, я все исправлю. Извините, – пробормотала я.
– Похоже? Ты не слышишь?! Да что с тобой такое?! – Он снова прокрутил пленку. – Ты этого не слышишь?! Говорили, что ты – хороший звукооператор… Но это никуда не годится.
Он прокручивал пленку снова и снова.
– Хорошо, я сейчас же все исправлю. Извините.
– Нет, так не пойдет, – бормотал начальник, словно не слыша меня. Он еще четыре раза прокрутил мой клип. – Все плохо. Слишком рано, слишком рано…
Я извинялась, пока он не решил перейти к следующей ошибке – спустя всего несколько секунд. И о ней он мне тоже сообщил – музыка звучала на два децибела громче, чем следовало.
Мой ролик длился десять минут. Начальник прокручивал его полтора часа, постоянно твердя, что я – настоящий глухарь. А когда я со слезами выскочила из его кабинета, он очень удивился.
После этого он твердо решил доказать мою некомпетентность. Что бы я ни говорила на совещаниях, он меня игнорировал или безапелляционно заявлял, что я неправа. Закусив губу, я садилась на место под сочувственными взглядами других продюсеров. Чтобы выступить, требовалась немалая смелость, а если я молчала, начальник спрашивал, почему у меня нет своего мнения. Когда я начинала нервно что‑то бормотать, он закатывал глаза, тяжело вздыхал и перебивал меня, чтобы обратиться к одному из своих любимых репортеров:
– А ты что думаешь?
Иногда выбранный им репортер повторял мои же слова, и именно ему доставалась заслуженная мной похвала. «Может быть, я просто не умею говорить так же убедительно, как они? – думала я. – Может, я мало говорю? Или я недостаточно остроумна?» Я пыталась подражать этим журналистам из университетов Лиги плюща, но у меня ничего не получалось. Через год меня стали отстранять от коллективной редактуры важных сюжетов. Я спрашивала у коллег, нельзя ли мне присоединиться, но они лишь извинялись:
– Не обижайся, но Х сказал, что не хочет, чтобы ты участвовала. Он говорит, что ты вечно со всеми споришь и с тобой процесс редактирования слишком затягивается.
– Правда?! Но ведь в 90 процентах случаев я с ним полностью согласна. А другие журналисты куда более агрессивны…
Но коллеги лишь пожимали плечами:
– Прости, мы уже опаздываем.
Как‑то раз в редакцию пришел фотограф из малайзийского журнала, чтобы сделать репортаж обо мне – о женщине малайзийского происхождения, добившейся настоящего успеха. Мой начальник буквально вытолкал его за дверь, а потом сделал мне суровый выговор за то, что я «неправильно позиционирую бренд компании».
Все это лишь подпитывало мой ужас. Почему я никогда не могу постоять за себя? Может, я недостаточно веселая? Или недостаточно профессиональна? Может быть, мне не хватает информации? Я стала носить туфли на шпильках и брючные костюмы. Больше читать, больше работать. Задерживалась допоздна и приходила на работу первой. Когда начальник говорил, что мои сюжеты плохи, скучны и вялы, я боролась за то, чтобы они все же дошли до эфира. И каждый раз они собирали множество откликов – люди писали, что плакали над моими историями, что любят мои сюжеты больше всего, что это лучшее из всего услышанного за год. Я сделала сюжет, который принес нашей компании «Эмми». Стала вести курс в Колумбийском университете. Но это ничего не изменило.
Тогда я попыталась стать более привлекательной физически. Стала больше шутить, постаралась даже изменить голос – сделала его более глубоким и низким. Я изменила свои вкусы в развлечениях, музыке, сюжетах. Слушала то, что нравилось начальнику, и беседовала с ним об этом. В тяжелые дни я приносила ему пирожные, а когда он простужался, заваривала лечебные сборы. Ничего не помогало. Однажды я вошла в кабинет, когда он сидел спиной к двери и поздоровалась.
– Здравствуйте…
– Здравствуйте! Отлично, я как раз хотел кое о чем тебя попросить, – откликнулся он, повернулся и осекся: – О, это ты… Чего ты хотела?
Хоть ужас и достиг такой степени, что постоянно хаотично присутствовал в моей голове, у этого состояния был положительный побочный эффект. Я стала более сосредоточенной. Стала лучше работать, стала отличным редактором и чертовски гордилась собственной работой. Когда меня попытались переманить в другое популярное шоу, мне дали повышение, и это позволило заглушать ужас дорогими коктейлями на вечеринках, где знаменитости, с которыми мне никогда не хватило бы смелости заговорить, кружили более смелых и привлекательных молодых женщин на танцполе. По дороге домой я прижималась щекой к холодному стеклу такси и включала музыку через наушники. Я начала с самого дна – и вот чего сумела добиться.