Но женским полом, шумный и шальной,
Он вовсе не манкировал, напротив,
Он приглашал на чай его домой.
А там уже совсем другое дело,
Какие, на хрен, шпили, купола,
Там гвоздь программы — Витькин «лимончелло»!
Там очень даже бойко шли дела.
Болтушки, балаболки, эти бабы
Ввиду большой и пламенной любви
Готовили ему люля-кебабы,
Поди ты их ещё останови.
Мол, ешь, любимый, силы набирайся,
Она тебе совсем не повредит,
Вся жизнь твоя — как гоночная трасса,
Ты должен быть здоров на ней и сыт.
Но как пошли квартирные разбои,
И кражи, кражи той же группой лиц,
Нам никакого не было покоя
От россказней, легенд и небылиц,
Что тополиным пухом разлетались
По всем дворам, углам и закуткам,
И у Толяна мысли кувыркались,
Что жилы рвёшь, а воз и ныне там!
И жизнь пошла какая-то чудная
В преддверии возможных передряг,
И пассия его очередная
Всё вопрошала: «Как же это так?
Ты мне скажи, мой друг, хотя бы вкратце:
А правда, что преступность возросла?
А нам с тобою есть чего бояться,
Нас точно не убьют из-за угла?»
Толян сперва отбрёхивался вяло:
«Хоть век наш и безумен и жесток,
Но всё же ты напрасно задрожала,
Моя душа, мой нежный лепесток!
Лови меня сто раз на честном слове,
Милиция тебя не подведёт,
Она любую сволочь переловит,
Любому гаду выпишет расчёт!»
Что ж, он храбрился, только так и надо
От паники подруг оберегать,
При этом он по рейдам и засадам
С концами, глухо начал пропадать.
Он говорил себе: «Покуда в силе
Мои враги, то мне покоя нет,
Они мой образ жизни изменили,
Какие бабы? Я теперь аскет!
Отбренькали, ослабли струны сердца,
Душа не пляшет больше, не поёт,
И я, выходит, если присмотреться,
Не Дон Жуан теперь, а Дон Кихот?
И то с хренцой какой-то непонятной!
Он ветряные мельницы копьём
В упор атаковал, и на попятный,
Назад не шёл, а только напролом!
Он в бой летел, вперёд на поле брани,
Мол, вот он, враг, сражайся, кто не трус!
А я как будто в облаке, в тумане
С химерами какими-то борюсь!
Ну где вы, гады, мне-то с кем сражаться?» –
Толян куда-то в небо вопрошал…
…Короче, бабы стали обижаться,
Что он теперь их реже приглашал.
Ну, хорошо хоть, в этой новой жизни
Он изредка собою всё же был
И что в своём упёртом аскетизме
До абсолюта он не доходил.
С Толяном вместе Петька, классный парень,
Силач, спортсмен по прозвищу Удав,
Носился по району в связке, в паре,
На время с личной жизнью завязав,
Как все мы, впрочем. Если результата
Уже четвёртый месяц не видать,
И нету перспектив, то и расплата
Уж точно не заставит себя ждать.
Вот личной жизнью мы как раз и платим
Точь-точь за всё за это, как Толян,
И бродим, словно психи по палатам,
Как ветер по невспаханным полям –
По воровским покинутым малинам, –
А вдруг они опять сюда придут?
А, может, замаячит свет вдали нам,
И снова наши души запоют?
Ну, то есть, раз! И два! и всех накроем,
Героями такими сразу став!
…В тот день уж если кто и был героем,
То это, несомненно, наш Удав.
Все сыщики танцуют, как от печек,
От агентуры. Вот и свет мелькнул –
Ему один секретный человечек
Чего-то интересное шепнул, –
Что завтра в полдень, если верить слухам,
Они пойдут на дело где-то здесь,
Внутри квартала. Даже на мокруху
Готовы будут. Лучше к ним не лезь,
Будь ты усталый, сонный, безоружный.
Рефлексы все должны быть при тебе,
Чтоб им без лишних сбоев, если нужно,
Сработать при захвате и стрельбе.
В мозгах у банды план замысловатый,
Они хотят по-крупному сыграть,
Одно лишь непонятно, что за хату
Они на приступ завтра будут брать.
Вообще-то это было не впервые,
Когда нам осторожный шёл сигнал,
Что вор свои ресурсы боевые
В один большой кулак уже собрал –
Людей, стволы, машину приготовил,
Чтоб всё там как по маслу «на ура!»
Прошло у них без лишних предисловий,
Чтоб всем скорей убраться со двора.
И бедолаги-сыщики вприпрыжку