– Любит… Не любит…
Идущий резко останавливается, всматривается во мрак, тянется дрожащей рукою к глазам.
– Она, понимаешь ли, хочет забрать их, – доверительно сообщает он тому, кого видит, или же думает, будто видит. За годы, проведенные здесь, мироздание сделалось для него субстанцией послушной, податливой, недолговечной, меняющейся ни с того ни с сего. – И сегодня опять говорила об этом. Забрать у меня глаза… Тиресий был слеп. А еще одно время – знаешь? – был женщиной. И у него была дочь. А у меня дочери нет.
Дыхание его прерывается, застревает в горле.
– Когда-то у меня была семья. Братья, сестры, мать с отцом… Я был влюблен. И вполне мог бы иметь дочь. Но ныне их всех уже нет. Есть только она – только одна она на всем белом свете. Об этом она позаботилась.
Не удостаивая вниманием грязь, пятнающую его роскошные одежды, он прислоняется к стене, сползает вниз, садится на пол. Вокруг – один из дальних подземных коридоров Халцедонового Чертога; хладный блеск дворцовых красот остался в стороне. Она позволяет ему гулять, бродить, сколько заблагорассудится, хоть и не отпускает далеко. Кому она делает больнее, держа его рядом – ему или себе самой? Ведь только он, только он один помнит, каким был этот двор в его ранние дни. Даже она предпочла об этом забыть – так зачем же тогда удерживает его при себе?
Ответ известен. И всегда неизменен, каким бы ни был вопрос. Власть, да еще – иногда – развлеченье. Иных причин ей не надобно.
– И что вверху, подобно тому, что внизу, – шепчет он незримому собеседнику, порождению своего больного разума. – А что внизу, подобно тому, что вверху.
Взгляд сапфировых глаз устремляется кверху, точно способен проникнуть сквозь каменную толщу и чары, скрывающие Халцедоновый Чертог от нежеланных взоров.
Там, наверху – утраченный им мир, прежний мир, что порой кажется только сном (вот он, еще симптом, еще один признак безумия). Людные, грязные улицы Лондона, кишащие торговцами и чернорабочими, благородными и ворами, иностранцами и деревенщиной; деревянные дома, узкие переулки, доки, великая Темза – человеческая жизнь во всем своем лубочном великолепии! И, разумеется, блеск верхнего двора, царственной Тюдор, Елизаветы Регины, королевы Англии, Франции и Ирландии, Глорианы с ее великолепной свитой.
Великое светило, что порождает великую тень…
А он сидит далеко внизу, в темноте, прислонившись спиною к стене и поджав к подбородку колени. Взгляд его падает вниз, и он вновь поднимает руки, словно вспомнив о позабытом цветке.
– Любит…
– Не любит…
Ричмондский дворец, Ричмонд,
17 сентября 1588 г.
– Подойди ближе, юноша, дай-ка взглянуть на тебя.
В покоях, отделанных резными дубовыми панелями, было полно народу – одни держались неподалеку, другие же сидели в стороне, играя в карты и тихо беседуя. Сидевший у окна музыкант наигрывал на лютне простенький мотив, а он, Майкл Девен, никак не мог избавиться от ощущения, будто все вокруг открыто или украдкой смотрят на него. Казалось, их пристальные взгляды сообщают всему телу неожиданную неловкость, вяжут по рукам и ногам.
К аудиенции он во всем, что касается внешности, подготовился с более чем обыкновенным тщанием. По заверениям портного, щегольская парча дублета[1] как нельзя лучше сочеталась с синевой его глаз, рукава рассекали вставки из белого шелка, каждая прядка тщательно уложенных волос знала свое место, а кроме того надел он и все свои драгоценности, какие только гармонировали друг с дружкой. Однако ж среди сего общества выглядел он лишь чуточку более, чем сносно, отчего каждый новый искоса брошенный в его сторону взгляд ложился на плечи новой унцией тяжкого бремени.
Но если ему не удастся произвести впечатления на даму, сидящую прямо перед ним, все эти взгляды – сущий вздор.
Смело, точно вокруг нет больше никого, выступил Девен вперед и как мог изящнее поклонился, ради пущего эффекта откинув в сторону край полуплаща.
– Ваше величество…
Стоя в этакой позе, он мог видеть лишь подол ее платья, украшенный искусной вышивкой – кораблями и ветрами. Память о недавней победе над Великой Армадой, сто́ящая больше, чем весь его гардероб… Остановив взгляд на доблестном английском паруснике, он молча ждал.
– Взгляни на меня.
Выпрямившись, о́н оказался лицом к лицу с той, что сидела на троне под балдахином.
Разумеется, он уже видел ее – издалека, на церемониях в честь годовщин коронации и прочих великих празднеств, блистательную, прекрасную, рыжеволосую, с безупречно белой кожей лица. Вблизи рукотворность сей красоты была очевидна. Никакая пудра, никакие румяна не могли полностью скрыть ни следов черной оспы, ни тонких костей лица, явственно проступавших сквозь старческую кожу, но взгляд ее темных глаз искупал все: внутреннее обаяние королевы с лихвой покрывало любые изъяны внешней красоты.
1
Дублет – мужская верхняя одежда, распространенная в Западной Европе вплоть до XVII в., первый образец одежды, который плотно сидел на теле, нередко – с раздельными рукавами, пришитыми или притянутыми шнурками к плечам. –