Обратно этому, когда освящённая хостия (дары) растворяется в моём желудке, или освящённая хостия сгорает при пожаре, обычно допускается, что тело Христово не находится ни растворенным, ни сгоревшим — что подразумевает здесь снова признание определённой автономии между этими двумя уровнями реальности.
Тем не менее, автономия не должна пониматься, как идущая до отчуждения. Не имеется двух просто связанных и различных реальностей. Освящённый хлеб не «содержит» тело Христово; он также не передаёт его вместе «с» собой как некоторое сопровождение, но он «есть» тело Христово через образ отождествления, и теперь следует понемногу уточнить этот образ отождествления.
Уже из всего того, что предшествовало, следует, что такая хостия, отмеченная началом и концом и реально отличная на чувственном уровне действительности от такой же другой хостии, отмеченной крестом, напротив, более абсолютно не отличается от неё, даже нумерически, на глубоком уровне действительности, достигаемом единственно верой — на том уровне, на котором каждая из этих двух хостий является тем же самым и единственным всецелым телом Христовым. В качестве хостий, в качестве кусков хлеба, одна «и» другая действительно различны между собой, что и выдаёт их соседство в пространстве, и можно их сосчитать; но в том, что касается тела Христова — одна «является» другой, несмотря на их соседство в пространстве, счёт более не возможен, так как имеется только единственное тело Христово. Имеется тождественность одного с другим, соединение одного с другим.
Кроме того: если я ломаю хостию, я не ломаю тело Христово, и оно полностью находится в каждой половине хостии. Но оно не находится, тем не менее, всё полностью в каждой половине через некоторый род раздвоения и перегруппировки, в результате чего было бы два тела Христова. Оно всецело находится в каждой половине хостии, так как оно уже было там до того, как я её стал ломать. И если я ломаю каждую половину ещё раз, то это повторяется до бесконечности без какого-либо размножения тела Христова. Отсюда следует, что на глубоком уровне действительности, который может быть достигнут единственно верой, на уровне, на котором располагается и присутствует тело Христово, не только все освящённые хостии совпадают друг с другом и являются тождественными, но, к тому же, внутри каждой из них все точки пространства в равной степени совпадают.
Итак, освящение, связывая тело Христово и хостии, заставляет появиться в нашем падшем мире, подверженном как раздельному положению точек пространства, так и последовательности моментов времени, новому возможному отношению материи к пространству, при котором все точки освящённого пространства таинственно совпадают.
Во всём этом, как представляется, мы только выделили то, что подразумевает наша вера под реальным присутствием. Совершая это, мы пришли к лучшему осознанию того, что радикально нового имеется в этом типе присутствия. Великая ошибка попыток объяснения, вроде теории «пресуществления», в том, что они слишком сводят тайну реального присутствия к чуду, подобному чуду во время брака в Кане, к чуду, которое переходит от реальности этого мира к другой реальности того же самого мира. Освящение понимается как просто чудо с той единственной разницей, что оно невидимо. Отсюда и все выдвинутые доводы простого соответствия для объяснения этой невидимой стороны явления. Тогда как если присутствие тела Христова в евхаристии не ощущается нами, это означает само собой, что не может быть этого образа присутствия. Как хорошо говорит об этом в замечательном очерке[98] Павел Евдокимов, евхаристия является «чудом не физическим, а метафизическим, и «метафизическое» используется здесь в абсолютном смысле этого слова, выходя за пределы этого мира, как чудо метакосмическое и метаэмпирическое. Действительно, небесное тело Господа не принадлежит более к действительности этого мира…» Кроме других выражений, обозначающих результат освящения, греческие Отцы использовали «metabole» (или другие, подобные этому, часто включающие приставку «мета»), Евдокимов комментирует это так: «По мысли Отцов, слово «metabole» от «metabollo» означает «брошено или спроецировано вовне» и очевидно, что ничего нельзя объяснить или определить по поводу космической материи, спроецированной, возвышенной «за пределы» её самой и приравненной к трансцендентному»[99]. Аристотель († 322 до н.э.) использует слово «metabole» во множественном числе для описания перелётов птиц. В словесных сочетаниях «мета» часто указывает на изменение места или последовательность во времени.
98
Eucharistie — Mystère de l’Eglise, в Pensée orthodoxe, № 2 (Ymca-Press, Paris, 1968, с. 55-60).