3) Но эти гипотезы не даются даром. Если научная и рациональная строгость учёных не заставляет их отступить перед гипотезами, с первого взгляда наиболее фантастическими, то это совсем не значит, что они их разработали для своего удовольствия и ради того, чтобы поиграть в эстетов… Их великий критерий в этих исследованиях остаётся тем же, что и для любой умственной работы, и он состоит в наибольшей понятности наблюдаемой действительности. Насколько они будут требовательны и строги к выбору фактов, условиям их наблюдения и их воспроизведению, настолько же затем они готовы допустить и даже искать любую гипотезу, как бы странной она сначала ни казалась, только бы она позволила лучше понять наблюдаемые явления. «Лучше понять» — это значит понять более простым способом с большей экономией средств и при соотношении между большим числом фактов и меньшим числом исключений. Приведение к единству остаётся постоянной заботой при всяком усилии ума. «Лучше понять» — это, в конечном счёте, лучше охватить глубокое единство, скрытое под стольким числом различных явлений. Но, конечно, в каждой новой гипотезе наблюдение и вычисление должны подтвердить, насколько новое предложенное понимание проявляется более удовлетворительно и эффективно, чем старое.
4) В богословии также исходят из определённого числа фактов. Заниматься богословием — это значит пытаться лучше понять связь между всеми этими фактами. Эти факты являются, прежде всего, одними и теми же как для учёного, так и для философа, так как в конечном счёте ничто из того, что касается творения мира и человека, не может быть чуждым богослову. Но есть также определённые факты, которые учёный не может и не должен (по крайней мере, как правило) принимать в расчёт, так как они доступны только вере.
(Очевидно, что речь не идёт о фактах одного и того же порядка. Научные факты являются непреложными в принципе для каждого честного человека, обладающего требуемой компетенцией, независимо от любого религиозного, философского или политического мнения. Факты веры являются непреложными только для тех, кто разделяет ту же веру, являясь частью (по крайней мере, скрытой) собственно самой этой веры.)
Богослов же, напротив, отдаёт абсолютное предпочтение этим фактам веры. К тому же, он должен принять их как таковые только после строгой проверки и остаться готовым в любой момент в случае необходимости возобновить эту проверку.
В соответствии с тем, что было уже сказано, читатель уже должен был иметь возможность лучше понять смысл гипотезы, которая нами была развита по поводу времени и пространства. Эта гипотеза исходит, прежде всего, из данных веры, которые учёный не обязан знать. Какой бы странной она ни была, она не является абсурдной, и она пока что представляется нам лучшим способом придать некоторую умопостигаемость нашей вере в Евхаристию. В дальнейшем мы увидим, что она могла бы прояснить и многие другие проблемы.
Итак, мы теперь располагаем двумя великими категориями, нужными для продолжения нашего богословского размышления. Первая дана нам непосредственно и ясно Откровением, хотя некоторое размышление, подобное уже намеченному нами, желательно и даже необходимо для дальнейшего её объяснения и уточнения; это различие личности и природы. Вторая, как нам кажется, содержится в нашей вере в Евхаристию; но при этом надо признать, что её было возможно обнаружить только благодаря работе, связанной с личным богословским размышлением, даже при его коллективном характере, и без всякой гарантии со стороны Церкви, хотя сама эта категория находится в глубокой гармонии с литургической традицией; вот почему мы преподносим эту категорию только в рамках гипотезы; в определённых случаях это возможное согласование (хотя бы только в каждом совершении евхаристии) между любыми мгновениями времени и любыми точками пространства.
Эти две категории будут уточнены и мало-помалу подтверждены во время продолжения нашего исследования. Но нам кажется, что во многих отношениях тайна Троицы и тайна Евхаристии способны прояснить все другие. И поэтому было необходимо начинать с них.
3 Тайна Зла: ложные решения при «классической» постановке проблемы
Теперь мы можем обратиться к великому возражению, о которое мы споткнёмся, утверждая, что единственным смыслом творения была любовь Божия, предлагающая соучастие: как Бог такой Любви мог сотворить мир, в котором фактически присутствует зло (и столько зла!)? По правде говоря, эта проблема будет нас занимать с этих пор до самого конца нашего труда, так как она действительно является Проблемой. И эта проблема останется для нас, в конечном счёте, тайной, в каком бы свете мы ни пытались её рассмотреть.