Есть и еще мудрость — мудрость мертвая и бесплодная, мудрость воображаемая, не умеющая познать истинной сущности вещей и истинных начал жизни. Это та мудрость, носителей которой представляет нам Евангелие в лице книжников и законников. Эта мудрость лишена света, жизни и истины. Она имеет глаза, но не видит Христа, она имеет уши, но не слышит учения Его и не уразумеет (см. Мф. 13, 13). Эта мудрость людей с огрубелым и плотским сердцем, в котором нет места для обитания Духа Божия.
Но есть иная мудрость, истинная мудрость Христова, мудрость небесная, нисходящая свыше, чудная, Божественная мудрость. Она чиста... скромна, послушлива, полна милосердия и добрых плодов, беспристрастна и нелицемерна (ср. Иак. 3, 15, 17), обнаруживаясь добрым христианским настроением и поведением и мудрою кротостью. Она полна света, смирения, жизни и истины. Она низводит Бога в души наши. Потому что плоды ее — любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание (ср. Гал. 5, 22-23).
Эта мудрость состоит в познании Христа. Она просвещает очи сердца нашего. Она дает нам разуметь, в чем состоит надежда призвания нашего во Христе, и какое богатство славного наследия Его для святых, и как безмерно величие могущества Его в нас (ср. Еф. 1, 18-19). Этой-то истинной, святой, чистой и небесной мудрости и должны мы просить у Господа. В ней конечная цель христианина, его основа, его жизнь и дыхание. Был мудр и умен Соломон, но потом сказал: всё — суета (Екк. 12, 8). Были мудры и гениальны строители Вавилонской башни до небес, но она у них развалилась; мудр и хитер был император Юлиан, мечтавший восстановить язычество, но вынужден был перед смертью воскликнуть: «Ты победил меня, Галилеянин!» А вот мудр и умен был крупный английский ученый Ньютон, открывший во Вселенной закон тяготения, но вот когда он упоминал имя Божие, то в знак величайшего благоговения к Нему снимал свою шляпу.
О мудрость человеческая и мудрость Божественная! Как небо высоко от земли, как день светлее ночи, так мудрость Божия мудрее человеческой. И как поэтому весьма нерассудительно поступают люди, восстающие дерзко на ум Божий. Господь сказал: Погублю мудрость мудрецов, и разум разумных отвергну. Где мудрец? где книжник? где совопросник века сего? Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие? ...Иудеи требуют чудес, и еллины ищут мудрости; а мы проповедуем Христа распятого, для иудеев — соблазн, для еллинов — безумие, для самих же призванных... Христа, Божию силу и Божию премудрость (1 Кор. 1, 19-20, 22-24).
Один — не только без мебели, но и без скамьи, чтобы присесть, — поселился я в пустующем домике. Старые стенные часы были единственным предметом обстановки. Сидел на каком-то ящике, на нём и занимался. Холод, пустота и жизнь впроголодь. Особенно жутко было вечерами. Темнело, и начинал накрапывать дождик, постукивая по худой железной крыше. Потом вдруг стучал сильно, заглушая сухой стук маятника. И дождь шел взрывами. Крыша вздрагивала в последней тоске и холодном отчаянии. Дождь стучал, как комья холодной земли о крышку тесового гроба. Казалось, грудь открыта, и холодный дождь течет прямо в меня, в усталое и тоскующее сердце. Этот холодный осенний дождик навевал мрачную тоску и жуткость. Во всем домике было два живых существа: я да часы, а еще изредка бессильно жужжала муха в чернеющем, словно пасть, окне. Ах, и мухе я был рад!
Порою, успокаивая себя, я начинал напевать робеющим голосом унылый стих, слышанный мной от слепого:
Но кто это? Кто стучит в ворота? Я снимаю с гвоздя тусклую лампу стенную, одеваю галоши и иду отпирать в сенях засов. На дворе темно, хоть в глаз коли.
А слякоть — ноги не вытащишь... Прислушиваюсь. Опять стук.
— Сейчас, сейчас отворю.
Спускаюсь к калитке по скользкой лестнице.
— Кто там?
Молчание. Отодвигаю засов у калитки, открываю ее — никого. И еще мрачнее возвращаться в комнату. Сколько раз я выходил на стук, сколько раз отворял калитку — и только ветер, рванувшись, входил гостем со мною.