— Вон какую рань, бедняга, заорала, точно сам диавол ее разжигает.
Уже хладнокровно слушая удаляющийся вороний вопль, отец Василий, как бы про себя, промолвил:
— Как же это не нужен? Нужен я здесь, нужен...
— Вот именно, — не зная истории с вороной, подхватил староста. — Очень нужен ты, батюшка, да как же это не нужен? Шибко нужен, — и староста снова пустился рассказывать отцу Василию про новости, которые за недельное отсутствие его прямо потрясли их приход.
Завидя издали купола и крестики своего храма, отец Василий облегченно вздохнул и истово перекрестился. Подъезжая к сторожке, он увидел, что стоит какая-то телега, запряженная лошадью. Увидав ее, староста недовольно буркнул себе под нос:
— Вот те на, уж кто-то приехал.
Войдя в сторожку, батюшка узнал, что приехали за ним — причастить умирающего парня. В эту ночь он шел поздно по улице, и его ударила молния. Отец Василий помнит этого юношу. Николай. Дотошный был парень. В первый раз они встретились три года назад, когда отец Василий шел со станции, а Николай на станцию, парень попросил закурить. Батюшка ему тогда ответил, что не курит, а Николай, узнав, что он священник и направлен в их село, улыбаясь, заметил, что старики да старухи давно ждут его, а уж они, молодые, обойдутся и сами — зачем им нужен священник? Теперь же, говорят, Николай сам попросил, чтобы сходили да позвали к нему отца Василия. Видно, трудно парню. Рассказывают, что весь, бедный, обгорел. И от ожогов муки нестерпимые.
Всё это произвело на отца Василия сильное впечатление. Он только на минуту забежал к своей родной семье. Успокоил матушку своим благополучным возвращением, надавал маленькой Леночке московских гостинцев, оделся потеплее и, благоговейно взяв Святые Дары, вышел на требу.
Лошадь потащила телегу на другой конец села. Мотаясь из стороны в сторону на ухабах, молодой священник думал: «Вот теперь-то я окончательно осознал, почему старый профессор недоволен был моим ответом. Вот теперь бы я ответил иначе. На его вопрос: “Кому нужен священник?” — я ответил бы без колебания так: священник нужен не только старым и глупым, но он нужен абсолютно всем! И Боже Ты мой! Я теперь готов отдать все свои силы, чтобы послужить именно всем. И сколько в этом невыразимого счастья, осознания до конца исполненного долга».
И в тихом, умиленном сознании отца Василия всплыли, как огненные строки, слова святого апостола Павла: ...нас наказывают, но мы не умираем... мы нищи, но многих обогащаем; мы ничего не имеем, но всем обладаем (2 Кор. 6, 9-10).
ЕЩЕ ОДИН ДЕНЬ МОЕЙ ЖИЗНИ
Дорожите временем — дни лукавы
Время — бурный поток,
Мчится, мчится в море
Твоя жизнь словно миг.
Как проходит? — Горе...
Он открыл глаза. Утренний полумрак царил в келье. Сотворив Иисусову молитву и положив на себя крестное знамение, он быстро встал, оделся. Освежившись холодной водой и утираясь полотенцем, он взглянул в окно.
На дворе был густой туман, который быстро-быстро рассеивался. А когда он повесил полотенце на гвоздик, вновь взглянул в окно. Тумана как не было... Тихая заря победно наступала с востока.
«Господи, — невольно произнесли его уста, — что такое жизнь наша? Пар, являющийся на малое время, а потом исчезающий (Иак. 4, 14). Поистине пар, который так неожиданно появляется и так быстро тает, как будто его и не было. Вот уже около пятидесяти, а что доброго сделано в моей краткой жизни? Что?»
Рассуждая так, он внимательно всмотрелся в окно: в маленьком лаврском садике, что был за окном его монашеской кельи, лежала поблекшая трава. Она была не скошенная, нет, а увядшая от времени, так как на дворе осень. Поэтому всё пожелтело, поблекло, потускнело. И невольно вспомнились ему вещие слова другого апостола: Всякая плоть — как трава... засохла трава, и цвет ее опал (1 Пет. 1, 24).
Слова святого апостола, выражающие бренность и кратковременность человеческого существования, навеяли тихую печаль в его душу. «Твоя жизнь — как пар, — думал он, — она как бренная трава-цветок Подул ветерок — и пар рассеялся, не стало, завяла трава — цвет ее опал, и где красота ее? Боже мой милостивый, как всё это просто и как крайне печально! Какая же жизнь наша земная! Какая крошечная, какая маленькая. Когда еще псалмопевец Давид сказал, что жизнь человеческая аще в силах осмьдесят лет (Пс. 89, 10), а то и намного короче, очень намного». От всех этих нахлынувших мыслей как-то печально, уныло сделалось на душе... и слезы тихо поползли по щекам, обжигая их как огнем.