Нелли МАТХАНОВА
Чтобы в юрте горел огонь
Нилка хорошо запомнила тот день, с которого начались все её несчастья.
Сквозь сон слышались голоса. Сердито спорили, кто-то убеждал, кто-то не соглашался. К ней подходила бабушка, мягко гладила по разметавшимся волосам.
Но всё это смешалось в тягучем смутном сне, в котором вроде бы не грозили ей никакие опасности и всё же от чего-то было боязно и тревожно. Открыв глаза, она увидела бабушку и молоденькую тётку Уяну — и сразу же забыла о своих страхах.
— Вставай, племянница, вставай, — улыбалась Уяна, — сегодня мы поплывём на настоящем пароходе.
До сих пор Нилка видела пароходы только в книжках, которые ей читала тётка. Там на картинках они дымили широкими чёрными трубами и качались на синих, высоких, как дом, волнах.
— На пароходе? — переспросила Нилка и обняла Уяну.
— Да, девочка, да, — сказала тётка, отводя глаза в сторону.
— Одевайся, дочка, побыстрее, — торопила бабушка Олхон. Она обняла внучку, приговаривая: — Мягонький животик, кругленький животик, пухленький животик…
От бабушки так уютно и по-домашнему пахло кислой арсой[1], свежевыделанной кожей, крепким табаком, горячим, только что вынутым из русской печи хлебом и ещё чем-то удивительно родным, что никак не могла определить словами Нилка, но от чего каждый раз сладко заходилось сердце и хотелось укрыться с головой, спрятаться в пышных складках её сатинового платья, сшитого, как и всё, что она носила, по одному немудрёному фасону — с обязательным карманом справа, который топорщился от кожаного кисета с табаком и трубки.
Большое, грузное тело бабушки отдавало Нилке такое ровное, щедрое тепло, что она чувствовала себя совсем счастливой.
Девочка поглядела в сторону стола, где сидела женщина и пила чай с блюдечка.
Она появилась у них в доме внезапно, несколько дней назад.
Антонина, так звали женщину, кинулась обнимать и целовать Нилку, но встретила молчаливый отпор. Девочку не обрадовали даже городские подарки, которые гостья разложила перед ней. Бабушка сказала внучке, что приехала её родная мать. За всё время, сколько Нилка помнила себя на этом свете, с ней всегда были рядом бабушка и тётка. От них она знала, что мать с отцом и старшей сестрой живут далеко в большом городе. Уяна читала ей письма, Олхон показывала фотографии, но всё равно Нилка не могла понять, почему эта чужая женщина с чёрными блестящими волосами, стянутыми на затылке в тяжёлый узел, с золотыми полумесяцами серёжек в ушах, с громким голосом — её мать.
С появлением Антонины в доме неслышно поселилась тревога. У бабушки стало озабоченное и печальное лицо. Она часто без причины задумывалась и не сразу откликалась, когда её звали. Олхон словно про себя, втайне от других решала какую-то трудную задачу.
А Уяна, весёлая, всегда что-то напевающая, сникала, когда Антонина доставала из чемодана свои городские наряды.
«Молодец, сестра, знай наших!» — говорила Уяна, и на её щеках вспыхивал яркий румянец. Девочка видела, как, уходя на работу, тётка принималась в какой раз гладить свою синюю лоснящуюся юбку и чистить мелом парусиновые тапочки.
«Ну, чем не хороша?» — подмигивала Уяна Нилке, притопывая на крыльце ослепительно белыми тапочками, которые фыркали лёгкими облачками мела. Нилке всё нравилось в тётке: её маленькая крепкая фигурка, до коричневой смуглоты загоревшие ноги, тёмные волосы, отливавшие на солнце рыжинкой. Уяна недавно завила их в городской парикмахерской и старательно укладывала колечками на лбу, как местная красавица Гарма Забанова.
В последние дни Уяна часто с огорчением рассматривала себя в зеркале. Глядя на неё, Нилка тоже вздыхала — вот ей бы и тётке такой нос, как у Антонины: высокий, с породистой горбинкой, с тонко вырезанными крыльями.
Вон она, гостья, по-хозяйски сидит за столом, пьёт чай из самовара, держа блюдце на вытянутых длинных пальцах, осторожно дует на горячий чай.
— Настоящий кипяток. Врачи говорят, это вредно для организма. — Она не спеша берёт чайной ложкой клубничное варенье. — Курить много тоже опасно, берегите себя, мама, — говорит она, растягивая слова.
Нилка видит, как бабушка согласно кивает головой, достаёт кожаный кисет, плотно набивает трубку табаком и закуривает. Ей нравится, когда бабушка затягивается трубкой и сизые колечки дыма, поднимаясь вверх становятся всё шире, шире и медленно тают в воздухе.
* * *
Они вместе сажали весной табак в огороде, оберегали его всё лето от тли, поливали утром и вечером, а осенью Нилка помогала нанизывать толстые шершавые листья на суровые нитки и развешивать их в тёмном чулане и на сухом чердаке. Постепенно листья сморщивались, желтели. И чулан, и чердак наполнялись горьковатым резким запахом. Когда сквозь щели пробивался случайный луч солнца, возникал из тьмы клубящийся сноп пылинок, листья оживали, наливались цветом, как свежезаваренный крепкий чай. От сквозняка они слегка шевелились и шуршали, словно шептались о чём-то.