Дорога плывёт и плывёт навстречу. Нилка срывает одуванчики, долго, сколько хватает сил в лёгких, дует на них. Невесомые стрелки с семенами разлетаются, искрами посверкивая на солнце.
Уяна и Нилка подъезжают к добротному бревенчатому дому, выкрашенному зелёной краской. Над крышей развевается выгоревший флаг. Вместе заходят они в коридор, где толпятся и разговаривают незнакомые люди, проходят в пустую длинную комнату — кабинет председателя колхоза. Там стоят два ряда одинаковых стульев и письменный стол.
— Подожди меня здесь, — наказывает тётка и выходит в коридор.
Нилка видит схемы, плакаты, чернильный прибор из серого камня, похожий на крепость. В каменной башенке чёрными пиками стоят остро отточенные карандаши. На их сверкающих гранях теснятся золотые буквы. Девочка не может оторвать от них глаз: вот бы порисовать таким карандашом, полюбоваться, какую чёткую линию оставляет на бумаге мягкий тёмно-серый грифель. Совладать с собой она не в силах и, не оглядываясь, быстро выхватывает один карандаш и выбегает на улицу.
Нилка боится, что вслед за ней кто-нибудь выскочит на крыльцо и строго крикнет: «Девочка, отдай карандаш!»
Но никого нет, её добыча надёжно спрятана, и теперь надо только дождаться Уяны.
— А я тебя ищу, — появляется на крыльце наконец тётке. — Ведь сказала же — сидеть на одном месте! — говорит она недовольно, отвязывая быка.
Они трогаются в обратный путь. Бык, словно почуяв дорогу домой, неожиданно припускает мелкой рысцой. Жара спала, степь не томит зноем, и повеселевшая Уяна поёт:
Лучшее счастье — быть молодым,
Цвести, как цветок полевой…
Её высокий гортанный голос взлетает всё выше и выше над степью. Но племянница не слышит её, спрятанный карандаш жжёт сквозь сено и мешает спокойно сидеть. Она ёрзает в бричке, ждёт удобного случая, чтобы похвастаться перед тёткой. Впереди виден старый колодец, а там за поворотом начинается уже Шиберта. Нилка достаёт из сена своё сокровище и протягивает Уяне. Но вместо радости она видит, как застывает лицо тётки и её смешливые глаза превращаются в две суровые щёлки. Не говоря ни слова, Уяна заворачивает быка, сердито взбадривая кнутом. Понурый бык покорно идёт назад по зелёной колее. От стыда и чувства вины девочка начинает тихонько хныкать, но тётка не утешает её, а только чаще понукает быка.
И вот снова бревенчатый дом с флагом. Уяна берёт Нилку за руку:
— Идём вместе, сама вернёшь карандаш.
Они входят в комнату, где стоит письменный стол, за ним сидит и что-то пишет председатель колхоза — седой мужчина в выгоревшей гимнастёрке.
— А, Уяна Будаевна, что, ещё дело есть? — спрашивает он.
Тётка молча, без улыбки кивает головой, сквозь смуглую кожу пробивается мучительный румянец. Она тихонько подталкивает Нилку вперёд.
— Возьмите карандаш, я у вас взяла, — осипшим голосом произносит Нилка.
— Да у меня много карандашей, бери, бери, девочка, — улыбается председатель.
— Нет, мы не можем принять ваш подарок, — решительно возражает Уяна. — Вы уж извините нас. — Она берёт Нилку за руку и выводит во двор.
И снова утомительная дорога. Опускаются сумерки. Проголодавшийся бык то и дело останавливается, тянется на обочину за травой. Далеко над степью разносится его протяжный недовольный рёв. Тётка уже не поёт, не радуется, а замкнуто, отчуждённо молчит.
Нилка боится, что она расскажет бабушке о её проступке, но дома Уяна ни единым словом не обмолвилась о случившемся…
Вот если бы сейчас рядом была тётка, она взяла бы Нилку за руку и повела к Булочкиной матери. Но вместо этого слышится звук отворяемой двери, высовывает голову Антонина и деловито спрашивает:
— Стоишь? Всю ночь будешь стоять, но я своего добьюсь.
Дверь захлопнулась. Домой нельзя. Девочка спускается по лестнице, останавливается у квартиры Кольцовых и тянется к звонку.
Открывает дверь Булочкина мать, одетая в длинный атласный халат.
— Девочка, как ты поздно, а Миша уже спит, — удивляется она.
— Я пришла просить прощения, — бормочет Нилка, не поднимая глаз.
— Что ты, девочка?! Миша сам виноват. Да ты проходи, проходи. Сейчас я тебя угощу. — Булочкина мать протягивает ей два мандарина. — Да ты не стесняйся, ешь, — уговаривает она Нилку и обнимает её. — Виноват во всём Миша. Ты замёрзла совсем. Давай я провожу тебя, а то на лестнице темно.