Так и едут они в полном молчании, которое роднит их ещё больше.
Потом Уяна снова поёт свою песню. Девочка вслушивается и вспоминает, что совсем недавно кругом росла высокая трава, степь сладко пахла цветами и в воздухе стоял непрерывный звон от множества пчёл.
А сейчас степь словно выдохлась и постарела, трава стала жёлтой и ломкой, увяли цветы. Стоит подуть ветерку, поднимается пыль, и горький привкус полыни чувствуется на губах.
Неожиданно раздаётся цокот копыт. Услышав его, Уяна встаёт во весь рост, крепко натянув вожжи левой рукой, правой погоняет коня. Грохочут и подпрыгивают пустые бидоны. Нилка сидит, крепко уцепившись за край брички, комья земли летят ей в лицо из-под колёс, платье сереет от поднятой пыли.
Всадник легко обгоняет их. Сильной рукой он берёт под уздцы коня и останавливает его.
— Ну и шибко гонишь, бригадир, не догнать тебя! — смеётся Иван.
Девочка видит, как блестят на запылённом лице белые зубы и дрожит, бьётся у виска голубоватая жилка.
— Всегда ты смеёшься надо мной, Иван, — сердито говорит Уяна.
Теперь они едут медленно. Уяна и Иван изредка переговариваются между собой. Нилка никак не поймёт, почему её смешливая тётка так недовольно и гордо разговаривает с соседом.
Ранние сумерки сиреневым занавесом опускаются на землю. Быстро темнеет. И снова происходит чудо — в ночной темноте молодеет, оживает степь, чудные непонятные звуки несутся над ней…
* * *
С бабушкой внучке жилось спокойно и хорошо.
Она помогала дробить крупные куски сосновой коры, засыпать ими деревянную бочку, где мокла и наливалась золотисто-коричневым цветом очередная выделанная шкура. Сколько раз зарекалась Олхон браться за эту грязную и тяжёлую работу, но приходили соседки, приезжали незнакомые люди из самого Тангуя, центральной усадьбы колхоза, и упрашивали её, уверяя, что больше нет во всей округе такой умелой мастерицы. Олхон, сидя на высоком крылечке, невозмутимо дымила трубкой, и по выражению её лица невозможно было догадаться, согласна она или нет. Выкурив трубку, бабушка тщательно выбивала пепел и прочищала толстой проволокой.
— Приходите через неделю, — соглашалась, вздыхая, Олхон, и обрадованный заказчик спешил исчезнуть, боясь, что она переменит своё решение.
Ещё Нилка подкармливала зернистой серой солью единственную овцу, которая ночевала в их загоне. Девочка сквозь сон слышала, как на утренней заре играет рожок пастуха, и Олхон торопливо встаёт с постели, открывает ворота, выпуская овцу. Внучка и бабушка с нетерпением ждали, когда появятся маленькие ягнята, и заранее радовались, что в их доме будет много вкусного бараньего мяса.
Олхон по-прежнему шила тапочки и унты. Для пожилых — тёмные, широкие, удобные, для молодых — яркие, с замысловатой отделкой или вышивкой. Внучка помогала ей вытянуть и разложить кожу на полу. Бабушка долго прикидывала, примеряла выкройки, вырезанные из газетной бумаги, выгадывая и экономя каждый сантиметр, прежде чем взяться за ножницы. Она хотела получше распорядиться дорогим материалом, чтобы вышло больше тапочек и чтобы люди остались довольны сметливой, расчётливой Олхон.
Целым событием в их жизни была баня. Заранее бабушка и внучка заготовляли берёзовые веники в лесу, наполняли до краёв чугунный котёл колодезной водой. Потом Олхон начинала топить печь, сложенную из серых камней. Нагретую воду она разливала в тазы и деревянные ушаты, насыпала туда древесной золы. Дождавшись, когда зола отстоится на дне, бабушка мыла Нилку тёплым щёлоком, и её волосы становились шелковистыми, мягкими и долго отливали сухим блеском.
Вымыв внучку, Олхон снова подкладывала дров в печку, которая гудела и обдавала нестерпимым жаром. Они радовались хорошо натопленной бане. Возвращалась с работы Уяна, приходили соседки, они начинали мыться и париться. Сидя уже в доме, Нилка видела, как открывалась иногда дверь, столб горячего пара вырывался наружу, раздавался блаженный счастливый вздох, чьё-то тело смутно белело в ночи и, немного остудившись, опять исчезало в бане.
Услышав голос бабушки: «Давай, внучка, готовь чай», Нилка зажигала заранее приготовленные сухие щепки, добавляла древесный уголь и ставила трубу. Самовар закипал быстро.
Приходили распаренные, мокрые, помолодевшие женщины. Они пили чай, беседуя об улусных новостях. И разговоры их были не сварливые, а добрые и весёлые, будто они оставили в бане свою усталость, смыли свои заботы и горести и забыли о них хоть на один вечер.