…В июле наступает время сбора клубники. Вокруг Алги лежит степь, где богато растёт эта ягода.
Бабушка будит Нилку на заре, задолго до восхода солнца. Она берёт лёгкое жестяное ведро, а внучке даёт маленькую, сплетённую из древесной стружки корзинку, и отправляются они в путь. Невыспавшаяся Нилка понуро шагает сзади.
До ягодника недалеко, и вскоре они начинают собирать сладкую, крупную клубнику. Сон сразу же отлетает. Увлёкшись, Нилка азартно рвёт спелую ягоду, она не смотрит даже в сторону стада, которое гонит мимо колхозный пастух.
— Иди поешь, — зовёт её Олхон. Она разложила на траве белый платок, на нём стоит бутылка топлёного молока, лежат круто сваренные яйца и хлеб.
— Бабушка, а почему нашу степь называют аларской? — спрашивает Нилка.
— Это старая история, — рассказывает Олхон. — Давным-давно на берегу Байкала жила великая шаманка по имени Хусыхан. Она днём и ночью молилась, чтобы небо ей послало сына, такого же мудрого и всесильного, как она сама.
Через много лет Хусыхан убедилась: от молений толка нет и сына надо искать не на небе, а на земле.
Однажды ей повстречался охотник с луком и острыми стрелами с медными наконечниками. Они поженились, и вскоре у них родился сын. Когда он немного подрос и встал на ноги, они посадили его в долблёную лодку и отправили путешествовать по Байкалу.
Много лет он плавал по чистому как слеза, холодному как лёд, глубокому как небо озеру. И как ему ни хорошо жилось среди чужих людей, вдруг затосковал, вспомнил свою родину. Примчался он с попутным ветром и застал мать и отца еле живыми, они до того состарились, что охотиться уже не могли, ели корешки, траву и листья. Сын набил им зверей, птиц, наловил рыбы, и родители прожили ещё много лет до глубокой старости. Вот за то, что он их спас от смерти, мать с отцом назвали сына спасителем, Алаиром.
С тех пор Алаир стал жить в этой степи, нашёл себе жену, и от них пошло наше племя аларских бурят.
— Когда я вырасту большая, у меня тоже будет сын, я назову его Алаир, — говорит девочка.
— Ну и шустрая ты, подрастай скорей, там видно будет. Что сейчас загадывать, — смеётся Олхон. — А как без детей жить? Они надежда и радость отца и матери. Знаешь, раньше у бурят, — продолжает она, — счастье складывалось из семидесяти семи частей, в них вся жизнь была.
Для счастья надо,
чтобы солнце светило круглые сутки,
чтобы трава не высыхала,
чтобы земля не трескалась,
чтобы люди обиды не знали,
чтобы у каждого детей было больше,
чтобы человек не умирал,
пока его родные живут…
— Ну и заговорилась я с тобой! Ягоду кто собирать будет? — Бабушка стряхивает с платка крошки, повязывает им туго голову и опять принимается за работу.
Постепенно уходит утренняя прохлада. Степь наливается зноем. Обжигая кожу, палит солнце. Монотонно трещат кузнечики. Горячий пот течёт со лба, попадает в глаза, размазывается по круглым Нилкиным щекам. От жары гудит голова, но как раз в этот момент попадается поляна, сплошь усеянная красными ягодами.
— Кончай, Нилка, — кричит бабушка, — а то нажаришься на солнце!
Она идёт по направлению к Алге с полным тяжёлым ведром, вслед за нею плетётся уставшая внучка.
Собранную клубнику Олхон высыпает на фанерный чистый лист под навесом во дворе и осторожно разравнивает, чтобы ягода лежала ровным слоем.
— Высохнет, возьмёшь с собой в город, — говорит она.
Бабушка, обмотав голову полотенцем, смоченным в холодной воде, засыпает на деревянной кровати, тихо постанывая во сне. Нилка лежит рядом, бездумно смотрит в широкие щели между брёвнами, откуда торчит лохматая пакля. Потом осторожно подвигается к бабушке, как будто ей вдруг стало холодно в этот знойный июльский полдень.
* * *
Нилке так славно жилось в Алге, что она забыла про пережитое в городе. Оно отступило куда-то, вылиняло под лучами солнца, как её нарядное синее сатиновое платье в белый горошек, превратившееся в голубовато-серую простенькую одёжку.
Если вспоминалось Нилке, так только доброе. Как учительница музыки давала ей читать хорошие книжки. Как они вместе с Даримой и отцом шли в больницу встречать Баирку и мать. Как маленький Баирка то и дело вылезал из надоевших пелёнок. Здесь Нилкины воспоминания как будто запинались и кружились, как заботливые птицы вокруг своего гнезда…
Нет, всё-таки она помнила город и скучала по нему. Он неожиданно вырастал перед нею прямо в степи со своими многоэтажными домами и широкими улицами, с нарядной толпой, гуляющей в воскресный вечер по главной улице, мощённой лиственничными брусками. В такие минуты, как ни странно, она ловила себя на том, что её тянет назад в город, к разным и непохожим друг на друга людям, с кем хоть ненадолго столкнула её жизнь и кто волей или неволей был к ней внимателен и добр.