Но вдруг Нилке слышится резкий голос матери, её командирский тон, и сразу бледнеют, гаснут воспоминания, будто на них легла густая тень.
Она ни разу не пожаловалась на своё городское житьё-бытьё. Каким-то неуловимым чутьём девочка догадалась, что ни Олхон, ни Уяна ничего не смогут изменить.
Нилка думала об одном: как бы поскорее ей стать взрослой, самостоятельной.
Озорная почтальонша Эрдени, узнав, что девочка мучается из-за своего маленького роста, посоветовала:
— Ты, Нилка, главное, не спи много по утрам, карауль первый луч солнца, тогда и будешь расти быстро, как хлеб на хорошей опаре.
Но, как назло, сон у неё был крепким, и она никак не могла проснуться и встать до рассвета. Огорчённая Нилка попросила тётку помочь ей, та только засмеялась в ответ:
— Спи спокойно, Эрдени пошутила, просто ешь побольше моркови.
С того дня девочка, не переставая, жевала бледную мелкую морковку с их огорода, которая никак не могла налиться соком в это жаркое, нестерпимо сухое лето.
Нилка и бабушка носили воду из обмелевшего ручейка, пока он совсем не пересох. Теперь они брали воду в колодцах — их было всего два на весь улус. Длинные колодезные журавли виднелись издалека, за несколько километров от Алги. Словно две сказочные птицы с неестественно длинными шеями и ногами, они то и дело низко наклонялись в поисках корма.
Нилку пугала зияющая пустота колодца. Иногда, расхрабрившись, держась двумя руками за края деревянного сруба, она всё-таки заглядывала вниз. Сырость, холод и мрак заставляли сердце сжаться от страха, но любопытство толкало вперёд. Приглядевшись, где-то в недосягаемой глубине она различала зеркальный блеск воды. Потом уже без страха, сильно перегнувшись через сруб, с каким-то жутковатым наслаждением и интересом смотрела на далёкое дно, тайну которого ей так хотелось узнать. Но бабушка гнала её:
— Нельзя близко подходить к колодцу! Бохолдой[8] заберёт. Идём домой.
Они выливали колодезную ледяную воду в продолговатую лиственничную колодину и, дождавшись, пока она прогреется на солнце, поливали огород. Но всё равно овощи росли чахлыми, картофельная ботва высохла и побурела, как будто её облили крутым кипятком.
И степь аларская лежала пыльная, серая, помертвевшая и, как былинный тяжко раненный батор, ждала исцеляющей воды, которая одна могла вернуть ей силы. Только в короткие ночные часы степь ненадолго оживала, наполнялась писком, свистом и трескотнёй всего того, что ещё жило в ней.
Вместе с бабушкой Нилка частенько бывала у тётки Дулмы, жившей на самом краю улуса и единственной в Алге имевшей, кроме дома, летнюю юрту. Там всегда было прохладно и сумеречно. В центре юрты горел костёр. Над огнём висел огромный чугунный котёл, в котором клокотала вода.
Девочка любила смотреть, как горит огонь, то яркий и сильный, то тлеющий, готовый погаснуть в любой миг. Вот его жадные языки охватили весь котёл, поднялись выше, и тётка Дулма, похожая на волшебную укротительницу огня, быстро мешает затуран — бурятский чай, солит, добавляет муку и масло. Пламя обходит её, не касается подола платья и длинных, незакатанных рукавов, будто она заговорена добрыми духами.
В этой открытой любви к огню витали отзвуки силы и власти предков, сохранивших и пронёсших через века верность теплу и пламени, благодаря которым через длинную-предлинную цепочку поколений родилась Нилка со своим круглым лицом, узкими глазами и двумя чёрными, блестящими от бабушкиного щёлока косичками.
Девочка всерьёз огорчалась, когда в очаге затухали поленья и красные углы покрывались сизовато-белым, неживым налётом. Тогда она подходила к бабушке, молча брала её за руку, тянула к очагу, и та снова разжигала костёр…
Нилка не помнила, когда у неё впервые возникла эта непреодолимая страсть всё потрогать самой, прикоснуться, пощупать руками. Её чуткие пальцы помогали запомнить особенно полюбившееся ей. Нилке чудилось, что через пальцы она яснее слышит и лучше понимает те сложные и чистые звуки, которые незаметно для других испускало каждое дерево, каждый цветок и камень.
Вот и тут, в деревянной юрте, ей всё хочется потрогать руками.
В юрте просторно и вольно, как в степи. Ласточки и воробьи по-хозяйски залетают через отверстие в крыше и, склевав остатки еды, улетают.