Запевала снова заводит тягучую, зазывную мелодию, и, выслушав её до конца, все подхватывают:
Давай же будем танцевать и прыгать,
Дружнее будем танцевать и прыгать!
Ритм убыстряется, все шагают в такт песне. Следуя чёткому ритму, танцующие протягивают руки вперёд, ближе смыкая свои ряды, потом делают шаг назад и широко разводят руками. Круг, как гибкая стальная пружина, то стремительно сжимается, то распрямляется, всё убыстряя и убыстряя движение.
Неожиданно Нилка слышит звонкий голос Уяны. Чьи-то руки свободно размыкают цепь, и рядом с тёткой вырастает рослая фигура Ивана. Он подхватывает песню Уяны и вторит ей мягко и осторожно, чтобы все вокруг могли слышать красоту её голоса.
Ёхор всё набирает и набирает скорость. Теперь все, отдавшись полностью древнему танцу, пляшут. Жарко дышащие, разгорячённые танцоры образуют слитное живое кольцо.
Давай же будем танцевать и прыгать,
Дружнее будем танцевать и прыгать!
У Нилки захватывает дух. Ей кажется, сама степь, услышав слаженный могучий топот, встаёт на дыбы и вот-вот уплывёт из-под ног.
Ещё она видит, как сильная рука Ивана бережно держит маленькую руку Уяны, и как они оба, боясь взглянуть друг на друга, поют и пляшут вместе со всеми.
Наконец тётка уводит племянницу из круга к таким же, как она, припозднившимся любопытным детям. Нилка вместе с ними забирается на развороченную копну сена и изо всех сил трёт глаза, чтобы не уснуть, не упустить конец праздника.
Все рассаживаются вокруг затухающего костра. В руках у Ивана баян, он разводит широко мехи, и два хорошо знакомых, уже сладивших между собой голоса запевают:
Как при лужке, при луне,
При широкой доле,
При знакомом табуне
Конь гулял на воле…
Остальные подхватывают:
Ты гуляй, гуляй, мой конь,
Пока не поймаю…
Среди поющих Нилка видит, кроме Уяны и Ивана, соседей, Кузьму и Анну, Эрдени, доярок с фермы. Сейчас у них задумчивые, добрые, даже грустные лица, и понятно ей: это песня ещё больше объединяет всех.
Там, где земля смыкается с небом, появляется узкая светлая полоса. Чёрным, резко очерченным контуром вырисовываются на ней фигуры пасущихся лошадей.
Нилку обнимает Уяна.
— Вставай, племянница, вставай! — смеётся тётка, и её карие глаза блестят от радости.
— Ох и будет ругаться наша Олхон, ох и попадёт нам с тобой, — говорит тётка, но девочка по тону её голоса чувствует, что сегодня она ничуть не боится строгой и любящей поворчать бабушки.
Их провожает Иван. Не разговаривая, они идут по прохладной, мокрой от ночной росы траве. Когда подходят к раскисшей после дождей дороге, Иван берёт девочку на руки и, выбирая места посуше, обходит грязь. Потом протягивает руку Уяне и помогает ей…
* * *
В колхозе начался сенокос. С раннего утра и до позднего вечера стрекотали косилки. Их длинные и блестящие ножи вращались, как крылья мельницы. Уяна и доярки с фермы косили вручную. Однорукий Кузьма, приловчившись, отбивал и точил косы. Тренькающий стук его молотка был далеко слышен.
А рядом со старой фермой строилась новая. Уже вырос высокий сруб из лиственничных брёвен. Плотники мастерили рамы, навешивали двери, покрывали крышу толем. Здесь стоял смолистый запах сосновых стружек и сырых опилок. И не было ни одного алгинца, который бы не зашёл на стройку, не осмотрел как следует будущее помещение фермы.
— Первая стройка после войны в нашем улусе, — радовались алгинцы, — обскакали мы всех соседей. Много бригад в колхозе, но алгинская впереди всех.
Каждый день на стройку заезжал сам председатель Владимир Иванович. Он проверял, как работают строители, и торопил их. Колхозная отара ещё до зимних холодов должна перекочевать в новое помещение.
Однажды председатель завёл разговор с Уяной:
— Старое здание за зиму отремонтируем. Как думаешь, бригадир, пригодится оно к весеннему окоту?
— Раз мы всему колхозу слово на собрании дали, — серьёзно отвечала Уяна, — обязательно сдержим его. Всех ягнят сбережём. Отара целой будет. Куда будешь мясо девать, председатель?
— Погоди, бригадир, смеяться. На следующий год новую конюшню построим. Планов много, успеть бы всё сделать, — задумчиво проговорил председатель.