* * *
Девочка просыпается от того, что кто-то трогает её лоб, проверяя температуру. Она открывает глаза, на краешке кровати сидит Антонина и внимательно разглядывает дочь, как будто раньше ей всё не хватало времени хорошенько рассмотреть её.
— Ну, как ты себя чувствуешь, дочка? — спрашивает мать.
Нилка молчит, ей трудно сразу собраться с мыслями и ответить. Привыкнув к переменчивому характеру матери, к необходимости скрывать свои настоящие чувства, девочка ничего не говорит. Боится и сейчас показать, как обрадовало её слово «дочка». Ей чудится, что она ослышалась, что это мать позвала Дариму и вот-вот раздастся привычное: «Вставай, соня, надоело будить. Ох и соня, таких нет в нашей родове!»
Но Антонина снова повторяет:
— Пора вставать, дочка, надо собираться в дорогу.
Она хочет погладить Нилку по голове, но протянутая рука застывает на полпути, встретившись с твёрдым, не принимающим материнскую ласку взглядом дочери.
Нилкино сердце уже было откликнулось на первые добрые слова, начало оттаивать, но слишком мало ещё тепла после злых, вымораживающих душу холодов.
В доме стоит кутерьма и неразбериха. Во дворе заканчивают разделывать их единственную овцу. Её вывернутая сизо-белая с изнанки шкура сушится на гвоздях под навесом. Тётка Дулма и Анна готовят домашнюю колбасу.
Олхон испекла хлеб в русской печи. Разомлевшая от жары, она сидит на кухне, отгоняя надоевших мух старой выцветшей газетой.
— Бабушка, кто теперь принесёт нам ягнят? — спрашивает внучка.
— Не беспокойся, живая буду, другую овцу заведём. У вас далёкий путь, а в дороге хорошо иметь сытную еду, — говорит Олхон и подаёт девочке мягкий, ещё не остывший горячий хлеб и блюдце разогретого топлёного масла.
Но Нилка не хочет есть, она прямо, не мигая, смотрит в глаза бабушке и просит, вкладывая в слова всю силу своих чувств:
— Оставь меня у себя, не отдавай в город.
Олхон сразу перестаёт есть, лицо её становится виноватым и печальным.
— Нельзя, внучка, нельзя. У тебя есть отец и мать, тебе надо жить с ними и учиться в городе. Сейчас ты, мать, отец, сестра — одна семья, все вместе, как этот хлеб, — говорит бабушка и берёт в руки поджаристую круглую булку. — Пройдёт время, ты вырастешь и уйдёшь от своих, — она отрезает от булки ломоть хлеба. — Вот видишь, сколько ни приставляй, хлеб не будет целым. Но никогда не забывай, что бы с тобой ни случилось: ты и твоя родня — все сделаны из одного теста, замешаны на одной воде, на одной муке, только кому досталось поменьше дрожжей, кому побольше. Как говорят буряты: «Куда бы ни ускакал твой конь, нет ничего дороже родной земли, какие бы крылья ни дал тебе бог, нет никого ближе отца и матери». Знаю я характер моей старшей дочери, хотела поговорить с ней, да она сама не своя от горя. Ты пожалей её, потерпи, будь уступчивой, помоги ей справиться с бедой. Сейчас у неё вся жизнь в вас, дочерях. Главное, учись хорошо. Станешь учительницей и заберёшь меня к себе.
Девочка по серьёзному, доверительному тону бабушки не может понять, на самом ли деле она верит, что сумеет дождаться, когда внучка вырастет и станет учительницей, или просто ободряет её, высказывая своё заветное желание, похороненное вместе с Борисом в могиле под Сталинградом.
— Хорошо, бабушка, я постараюсь, — тихо соглашается Нилка.
Больше они так и не смогли побыть наедине. Дверь не закрывалась. Шли соседи, знакомые — кажется, в этот день весь улус побывал в их доме, каждый пришёл выразить сочувствие Антонине, старшей дочери Олхон. Люди неторопливо рассаживались за столом, пробовали свеженину и кровяную колбасу, пили наваристый жирный бульон, но не было оживлённых разговоров, не было радости, за столом.
Бабушка ходила из комнаты в кухню, мыла грязную посуду, подавала чистые ложки, тарелки, стаканы. Антонина не ела, не пила. Она крепилась как могла, и всё-таки искреннее сочувствие земляков тронуло, размягчило её. Внезапно, уронив голову на стол, мать горько, отчаянно зарыдала: «Баирка, сыночек, радость моя!..»
Нилке хотелось помочь ей, но она не знала, как это сделать. Подошла близко к матери, та обняла её. Нилка почувствовала нервную дрожь её тела, ощутила её тепло. Недолго продолжалось это, вот уже Антонина отодвинула дочь от себя, встала из-за стола и послышался её голос: «Нам пора!»
К дому уже подъехал Кузьма на бричке, запряжённой тем же нетерпеливым рысаком, что привёз Нилку в Алгу. Бабушка и Анна грузят пожитки, их набралось немало. Здесь и мешочки с сушёной клубникой и тминным сыром, банки с вареньем, пакеты с мясом и пирогами, шанежками и печенюшками, сетки с морковью и подсолнухом.