Девочка не сразу откликается на его призыв, она готова помочь врачу, ей хочется сказать об этом, но исчезают, уходят слова, будто речь идёт о ком-то другом, постороннем, а она молча наблюдает со стороны.
— Вот и я ей всё время говорю: возьми себя в руки, не раскисай, — слышит она голос матери. — Как я одна в войну в городе маялась со старшей! Продуктов нет, лекарств не хватает, а она слабая, из одной болезни в другую… Уж как мне досталось, а всё-таки выходила, сберегла, сейчас Дарима совсем здоровая. А Нилка в деревне жила, на свежем воздухе, на молоке, я её шестимесячной у мамы и сестры оставила, когда муж ушёл на фронт. Уж как я мучилась! Всё слышала по ночам, что она зовёт меня и плачет. Проснусь, подбегу к кроватке, а она пустая…
— Да, да… у войны свои законы, — соглашается врач. — А сейчас трудно вашей младшей дочери без привычной обстановки, сильно скучает она. Надо как-то помочь ей.
— Я уж и так стараюсь, не у чужих живёт, — возражает мать. — Раньше мы забрать не могли. Муж израненный пришёл, долго лежал в госпитале, недавно стал работать. Только сейчас вся семья собралась вместе.
Врач понимающе кивает головой, выписывает новые рецепты, прощается и уходит.
В комнате появляется Дарима. Нилка никак не может привыкнуть, что эта узколицая, светлокожая девочка-подросток её старшая сестра. Всё в ней непохоже на Нилку. Тонкая, изящная, по-городскому ухоженная, она выглядит, как комнатный цветок рядом с колючим репейником, выросшим на пустыре.
— А ты, дочка, почему так рано вернулась? — встревоженно спрашивает мать. — Что случилось, не заболела ли?
— «Англичанка» не пришла, нас отпустили. Мы с тобой сегодня шить собирались, — напоминает матери старшая сестра.
— Да-да, как я могла забыть! — спохватывается та. — Скоро Новый год, сошью вам обеим платья. Хорошо, отцу на работе дали шерстянку…
Она достаёт из комода кусок простенькой синей материи. Дарима берёт бумагу и карандаш, начинает рисовать и объяснять матери, какое ей нужно платье. Мать и дочь так увлечены своим делом, что забывают про Нилку. Дарима перед зеркалом расправляет складки материи, поворачивается туда-сюда, кружится, чтобы лучше себя разглядеть. Мать закалывает ткань булавками, отходит на два шага, откровенно любуясь дочерью.
По тому, как они понимают друг друга с полунамёка, как спокойна и уверена в себе Дарима, Нилка ещё сильнее чувствует, что она здесь будто посторонний человек и попала сюда по нелепой случайности, что день за днём идёт не её жизнь, а чужая, а её затаилась, замерла, осталась в бабушкином доме, в родном селе. Просто случилась беда, заблудилась она маленько, но вот отойдёт от неё болезнь, отдохнёт она, оглядится вокруг, побродит, поищет нужную дорожку и обязательно выйдет к своим, а скорее, они сами найдут её. Скрипнет, откроется дверь, войдут бабушка с Уяной, холодные и розовые с мороза, отряхнут от снега валенки, снимут варежки, но раздеваться не станут и пить чай откажутся. Сядут они на табуретки и заявят Антонине и Семёну Доржиевичу:
— Мы приехали за Нилкой, наша она!
От их решительности мать и отец сперва окаменеют на своих местах, потом с радостью кинутся собирать Нилкины вещички…
Только никто не приезжал. Далеко от города до Шиберты — несколько дней езды.
Бабушка присылала письма. Их писала тётка под её диктовку. Все они начинались со слов: «Дорогие дети, Антонина и Семён Доржиевич! Дорогие внучки, Дарима и Нилка! Кланяется вам ваша бабушка Олхон».
Дальше шло перечисление скудных сельских новостей и обязательная приписка для любимой внучки, вроде такой:
«Передайте Нилке, что бабушка Карпушиха шлёт привет. Далайку пришлось посадить на цепь: покусал жену главного бухгалтера. Кое-как уговорили ветеринара, что собака не бешеная, а то хотели пристрелить. Не болей, будь здорова».
Письма не успокаивали, от них становилось горше, гасли последние надежды: раз прислали листок бумаги, значит, не приедут сами.
Аккуратная мать в тот же день садилась писать ответ.
— Что передать от тебя бабушке? — обращалась она к дочери и встречала угрюмое молчание.
— Что написать от тебя маме? — переспрашивала она. — Сколько лет она тебя растила, маялась, а ты ей даже привета не шлёшь?
Нилка обиженно молчала.
— Ты что, не слышишь меня?.. Сил моих нет! — наконец не выдерживала мать. — Здесь тебе не деревня, некому баловать. Дарима ребёнок как ребёнок, ласковая, отзывчивая, а ты в кого такая? Таких вроде нет в нашей родове.
Лицо матери строго и серьёзно, глаза смотрят холодно, с укоризной. Нилка теряется от такого взгляда, будто перед ней сидит чужая, незнакомая женщина, и ей так хочется поскорее убежать в Шиберту, спрятаться в пышных складках бабушкиного платья.