— Вот я и не понимаю, — закончила Вера свой рассказ. — Как можно от других справедливости требовать, а самой нахально врать! Это ведь тоже несправедливо?
— И что же твой Советчик говорит? — спросил Миша серьезно.
— А он говорит, — тоже совершенно серьезно ответила Вера, — что без вранья жить все-таки можно.
— Так ведь не пустили бы Нинку!
— А кто это сказал? Сама Нинка так думает? Ну, рассердился бы на нее отец, верно. А если бы она ему честно объяснила, зачем ей нужно, он все-таки обязательно ее отпустил бы. Это уж я тебе точно говорю.
— Ну да — жди! — сказал Миша. — Если бы все так просто было, никто бы тогда и не врал.
— Вот и врут от страха. Страшно, что не поймут да не сделают, как тебе хочется. Вот и врешь.
— А я от другого вру, — сказал Миша.
— Отчего?
— А чтобы меня не наказывали. Сделаю что-нибудь не так, потом выкручиваюсь. Не всегда, конечно. Но бывает.
— Так это все равно — от страха. Боишься, что попадет. А по справедливости — если что сделал не так, все равно ведь надо отвечать?
— Ну, надо.
— Вот и врать нечего. Все равно накажут.
— Значит, если я бояться перестану, и врать перестану?
— Конечно.
— Ага! А если я сам хочу сделать плохо! Ведь есть люди, которые врут, потому что сами хотят нарочно вредить.
— Это совсем другое. Это когда плохой и злой человек врет. А мы говорим про хороших. Нина-то в общем хорошая. Да и ты тоже. Вот вам и нечего врать. Надо только верить человеку.
— Ишь ты! — продолжал спорить Миша. — Я ему поверю, а он со мной несправедливо. Да разве можно всем верить? — воскликнул он, вспомнив про своего дядю. — Другой наобещает, наобещает, а сам…
И он так безнадежно махнул рукой, что Вера прижала ладошку к губам и спросила шепотом:
— У тебя тоже что-нибудь?
Она знала, что Мишке иногда здорово влетает от родителей, поэтому он убегает на сеновал. И всегда сочувствовала ему, забывая про собственные дела и тревоги. В эту минуту она забыла о своей ссоре с Ниной — готова была слушать Мишу. А он готов был ей все рассказать про дядю.
Но им помешал Павлик.
Что значит быть взрослым?
Собственно говоря, Павлика они позвали сами.
Сначала подъехал грузовик и раздались длинные, сердитые гудки — шофер кого-то вызывал. Вера догадалась:
— Павкин отец приехал.
— И сейчас Павка выскочит, — добавил Миша. — Разгружать начнут.
Верно: зазвучали голоса — Павкин и женский.
— Павкина мать тоже вышла, — отметила Вера.
«Трах!» — с треском поблизости грохнуло, словно что-то упало с высоты. Мужской голос прогремел:
— Осторожнее, Павлуха.
Миша придвинулся к стенке сарая и посмотрел в щель — на Верин двор. Только правильнее сказать, что это был Павкин двор. Потому что и дом, и сад, и этот сарай принадлежали Павликовым родителям. Верины же родители снимали у них полдома. Они еще не имели своей квартиры, им все обещали дать, но очередь не подошла.
Миша увидел, что Павликов отец — курчавый, в одной майке — стоял в кузове машины и перебрасывал через забор в свой сад пустые дощатые ящики. А Павлик с матерью оттаскивали эти ящики в сторону, Складывали в кучу, совсем близко от сарая, в котором сидели Миша и Вера.
Ящиков было множество — вчера Павкин отец тоже привозил их два раза, они громоздились уже так, что сад стал походить на какой-то торговый склад.
— К вечеру еще подброшу, — сказал отец.
Зафырчал мотор, машина уехала. Павкина мать ушла в дом. А Павка начал укладывать ящики.
— Позови его, — шепнула Вера.
Вот тогда-то Миша и свистнул. Павлик оглянулся, «подбежал вплотную к сараю.
— Вы? — зашептал он.
— Лезь!
Павлик не заставил себя ждать. Теперь они были в полном составе — старые друзья, союз которых был скреплен не только соседской жизнью, но и совместным трехлетним пребыванием в школе — вместе пошли в первый класс, вместе вступили в пионеры, вместе нынче перешли в четвертый.
Правда, учились неодинаково. Вера была «круглая отличница», Мишу учительница считала «хорошим учеником», а Павлик был «неустойчивым троечником». Мария Николаевна, учившая их с первого класса, постоянно ругала его за несерьезность, несобранность, невнимательность и еще за десятки разных «не», которыми отличался непоседливый, непослушный, неуспевающий Павел Виданов.
Да он не унывал! Только обижался на Марию Николаевну. «Придирается! — говорил он со вздохом, как о чем-то роковом для себя. — Ко всем хорошо относится, а меня невзлюбила».