Тогда он поцеловал ее в ухо.
– Милая. Моя любовь, моя Лилибет, ты…
– Ш-ш-ш. – Она погладила его по волосам, по спине. – Ш-ш-ш.
Роланд закрыл глаза и повиновался ей, потому что этого требовала патока, но через несколько минут блаженной летаргии начал ощущать нечто все более и более неприятное.
А именно – твердый деревянный пол под коленями и локтями.
Он снова поднял голову, на этот раз более успешно, и с обожанием посмотрел на лицо Лилибет. В тени она выглядела как создание из грез – слабый голубоватый свет размывал края, отчего щеки казались впалыми, превратил распущенные волосы в ореол вокруг головы. Его ангел, его любовь.
Разумеется, будет скандал. Им какое-то время придется пожить за границей, возможно, долгое время. Ему придется отказаться от работы в Бюро или брать только зарубежные задания. Есть еще такой незначительный вопрос, как лорд Сомертон. Средневековый тип этот Сомертон; может быть, придется драться на дуэли для соблюдения формальностей. Но все это того стоит. Лилибет наконец-то будет с ним.
Он представил себе коттедж у озера, покрытые снегом горы где-нибудь на заднем плане, солнце, сияющее на красной черепице крыши. Он займется стихами, которые всю жизнь мечтал писать, а она… ну, она будет делать то, чем обычно занимаются женщины. Читать романы. Греть ему постель. Воспитывать детей.
При этой мысли в груди приятно защемило – их дитя, растущее у нее в животе, сосущее грудь, топающее по коттеджу, безукоризненно чистое, улыбающееся, вежливое, воспитанное. Может быть, потом, спустя некоторое время, еще одно.
О да. Оно того, несомненно, стоит.
Он по очереди поцеловал ее глаза.
– Милая. Любовь моя сладкая. Наконец-то ты моя. Завтра мы…
Ее глаза распахнулись.
– Боже праведный! – прошипела она.
– Или можно подождать, пока я не нанесу визит Сомертону, – торопливо добавил Роланд, вспомнив о ее чувстве приличия. – Чтобы разрешить все вопросы разом. Конечно же, он даст тебе развод, когда я объясню…
Она оттолкнула его и резко села.
– Развод! Нет! Боже милостивый! Что… о чем ты вообще думаешь?
Дорогая трусишка. Он улыбнулся и наклонился к ней, чтобы поцеловать.
– О том, что люблю тебя в тысячу раз сильнее, чем раньше. Что все остальное образуется само собой. И ничто не имеет значения, кроме…
– Кроме моего сына! И моей чести! – Она затолкала груди обратно в корсет и начала бороться с пуговицами на блузке. Глаза ее от ужаса расширились. – Ты представляешь, что он сделает, если узнает?
– Полагаю, поначалу сильно разозлится, но я буду держаться твердо…
Она издала странный звук, что-то среднее между стоном и рыданием. Руки над пуговицами тряслись.
– Роланд, ты глупец. О, если он только узнает, то со мной разведется, в этом я уверена. Но он отнимет у меня Филиппа. Я больше никогда не увижу своего сына, об этом он позаботится… Да что за чертовы пуговицы! – Она закрыла лицо руками.
– Милая, милая, успокойся. Ничего подобного он не сделает. – Роланд нежно потянулся к ее пуговицам, чтобы застегнуть.
– Не смей! – Она оттолкнула его руку и встала. – Не прикасайся ко мне! Не вздумай… О Боже, что я наделала?
Он встал, обнаружил, что брюки позорно болтаются на щиколотках, и подтянул их вверх.
– Ты сделала – мы сделали – то, что и должны были с самого начала. Я люблю тебя, Лилибет. Люблю с того самого дня, как мы встретились, и буду вечно благословлять тебя за то, что ты дала мне шанс все исправить.
– Исправить? Все исправить?
Она стояла с изумленным видом, блузка, жакет и пальто все еще расстегнуты, и он не удержался, опустил глаза на ее грудь, совсем недавно переполнявшую его ладони, а сейчас при каждом негодующем вздохе Лилибет распиравшую ее корсет. Не самый благоразумный поступок, прямо скажем.
– Ты только посмотри на себя! – взорвалась она. – Все еще пожираешь меня взглядом, ради всего святого! Да ты представления не имеешь, что это значит!
Он отступил.
– Конечно, знаю! Я женюсь на тебе, Лилибет. Буду всегда рядом, буду нежно заботиться о тебе. Я буду самым верным из мужей, преданным старым псом…