Но однажды случилось нечто неожиданное: обычно дама и девочка шли очень быстро, они всегда спешили, но в тот день немного замешкались: дама уронила что-то на асфальт и нагнулась, а девочка, воспользовавшись вынужденной остановкой, принялась оглядываться вокруг. И она заметила Билла. Он смотрел на неё, а она — на него. Они находились на довольно большом расстоянии и вряд ли смогли бы что-либо сказать друг другу, но Билл вдруг решился, поднял руку и помахал ей. Девочка продолжала стоять неподвижно, и в тот момент мама-гувернантка снова взяла её за руку и потянула дальше по улице. Она отвернулась и больше не смотрела на Билла. Но с тех пор, проходя мимо, девочка иногда бросала взгляд на калитку, за которой он стоял; это доставляло ему радость, и, не решаясь больше махать ей, Билл только улыбался, мысленно желая ей удачного дня. Жаль только девочка издалека вряд ли могла это заметить.
3
Пансионский преподаватель истории был немного не в своём уме; в годы своей молодости на заре педагогической карьеры он выдумал и по сей день не без успеха использовал собственную авторскую систему обучения: он раздавал ребятам распечатки нуднейших исторических документов, вставляя в произвольных местах текста какие-нибудь неожиданные сумасбродные нелепости. Например: «предводитель войска, упав с коня, громко пукнул», «на государственных монетах обычно вычеканивали скрещенные вилки и ложки», «в ответ на предложение мира король снял панталоны и показал делегату задницу» или что-нибудь в таком духе. А в качестве доказательства, что ученик осилил предложенный текст, он требовал тетрадь с выписанными фразами-ловушками. Причём списать у кого-то из товарищей не представлялось возможным — для каждого выдумывались персональные «мины». Оставалось только честно читать. А текстов, написанных сухим тяжеловесным языком исторической науки было много, очень много; это, разумеется, не радовало мальчишек. Зато, правда, историк ничего никогда не спрашивал. «Читайте, друзья мои, — повторял он, — читайте, хоть что-нибудь да осядет в памяти, точно водоросли в сетях…» У него просто имелась своя теория запоминания, опираясь на неё, он и разработал эту странноватую методику обучения с помощью «ловушек». «Память имеет эмоциональную природу, — утверждал он, — трудно запомнить то, что тебя нисколько не впечатляет». Потому то он и расставлял в текстах свои хитроумные метки. Местами они бывали до того неожиданными и смешными, что ученик поневоле запоминал и тот контекст, в котором они встретились.
Биллу историк, несмотря на всю его чудаковатость, а скорее, даже благодаря ей, очень нравился, и симпатия эта была взаимной; в отличие от остальных педагогов историк не стеснялся выбирать себе фаворитов, его часто можно было видеть в саду после занятий окружённого учениками, он щедро делился всем, что знал, подробно отвечая на вопросы, не всегда даже касающиеся истории, кто-то рассказывал ему о девушках, кто-то о проблемах с родителями или конфликтах с соучениками. И для каждого у него был припасён ценный житейский совет, сдобренный в меру и шуткой, и сочувствием. Историк, можно сказать, стал другом молодёжи — воспитанники пансиона от первого и до последнего, шестого, курса несли к нему трепетные тайны, словно зажатые в горсти горошины. И Билл тоже решил поделиться своим секретом, когда разговор зашёл о древних монетах: улучив момент, когда они остались в классе совсем одни, он показал учителю подаренную ему на ярмарке денежку.
— Как вы думаете, она очень древняя?
Историк положил монетку на ладонь и принялся внимательно её разглядывать. Повернул один раз, другой, ещё посмотрел, задумчиво зажав подбородок двумя пальцами. Потом вынул из кармана крохотную ювелирную лупу, протёр её полой рубашки и, деловито приложив её к одному глазу и зажмурив другой, снова уставился в монетку.
— Тут не обойтись без мирового электронного каталога денежных знаков, — заключил он, — знаешь, что это такое?