А дома его ждала птичья клетка.
— Ух ты! — обрадовался брат. — Сроду такого не видал! Завтра привезу зоолога. Вдруг — новый вид?
Но зоолог тоже не знал. Удивлялся:
— Похож на соню, — есть такой зверек. Но у нас сони не водятся. И потом — лапы. Посмотрите — как ручки у обезьяны… Я хотел бы взять его в музей.
— Нет, нет!
— Ну пусть пока у вас. На днях приедет старший зоолог…
«Чи-чу!» — донеслось из клетки.
— Эй ты, Ч-челка-Ч-у-ча, кто же ты такой?
Когда в доме появляется зверек, ну, хоть котенок, что ли, все начинает поворачиваться вокруг него. То сидел за столом и работал, теперь надо помнить — налита ли вода в блюдце да и молоко. Надо погладить, когда он запрыгнет на колени. Не двигаться, если заснет.
То хлопнул дверью и ушел, а теперь вернешься глянуть, закрыл ли окно — а то выпрыгнет. Убрал ли чашки со стола — разобьет.
А уж Чуча, странный зверь, взял все мое время. Во-первых, он не ел. Ничего не ел. Уже два дня. Сидел в углу клетки на задних лапах, обхватив голову передними. Вид полного отчаяния: что я наделал? Вот дурак! Вот растяпа!
— Надо отпустить, — сказала я брату.
— Ты что? У меня на участке зверь непонятный, а ты — отпустить. Дай свезу в музей.
— Ни за что!
— Все равно погибнет без еды.
Что делать? В который раз поставила ему блюдечко с молоком. Может, дать орехов? Орешник тут же, возле дома. Орехи еще зеленые, не отделишь от лапчатого домика.
— Попробуй, Чуча.
Он отнял лапы от мордочки.
И вдруг я заметила — шерстинки-то у носа слиплись, мокрые — в молоке!
Ну, теперь мы не пропадем!
Ореховое созвездие — пять орехов, как пять зеленых звездочек, — он тоже взял в лапы и подержал. Сначала обнюхал, как это делают все звери, а потом осмотрел — это уж как человек. И бросил.
И отвернулся. Обижен. Надо бы взять его в лес. Да брат рассердится. Очень боится упустить зверька.
— Чуча! Неужели мы не подружимся?
Однажды брат спросил меня:
— Не побоишься одна остаться? Мне надо в город на денек, а то и на два.
И он уехал.
А к вечеру по лесу потянуло холодком, ветер положил траву у леса и картофельную ботву возле дома. Листья берез, не отрываясь от веток, поплыли-потекли по темному небу. Над домом громыхнуло. Еще раз вспыхнуло и громыхнуло. И началась гроза.
Это тревожно — гроза в лесу. Тревожно и одиноко. И человеку, и зверю.
Чуча из клетки глядел на меня огромными глазами. Может, в его жизни не случалась еще гроза?
Я открыла дверцу, протянула руку, и он вышел. Сел на ладонь — маленький, теплый, взъерошенный. И сразу стало спокойней: мне верят, у меня ищут защиты.
Чуча точно забыл и страх, и обиду. Я гладила его, а он прятал горячий нос между моими пальцами. Как котенок. В этот час была у нас полная дружба.
Когда гроза кончилась, я поднесла зверька к открытой клетке:
— Иди. Спи.
Но он не пошел. Он повернулся и стал смотреть на меня. Внимательно, будто спрашивая.
— Ты что, Чуча? Чуча!
Вдруг он напрягся весь, светло-серый животик его дрогнул, и он гортанно крикнул:
— Чу-ча!
Это было похоже на его прежнее чириканье, и все-таки совсем другое.
— Чуча! Чуча! Чуча! — точно радуясь своему новому умению, выговаривал он. Да, да, выговаривал.
И тут я подумала: а вдруг?..
— Чуча, скажи «ма-ма».
Зверек опять напрягся, изогнул розовый язычок:
— Кхма… ма!
И снова с охотой:
— Кхма-ма-ма!
Утром приехал брат. Отвел мотоцикл к ограде, вымыл руки у колодца и затопал по ступеням.
— Как ты тут? Не боялась? Ну и голоден я. Сварила картошку? Молодец!
Но мне не терпелось:
— У меня радость! У меня зверь заговорил.
— Какой зверь?
— Чуча.
Брат посмотрел внимательно и ничего не ответил.
— Не веришь? Вот слушай. Чуча!
Зверек молчал.
— Чуча, скажи: «Мама».
Он даже не поднял уха.
— Ничего, сестренка, — необычно ласково отозвался брат. — Гроза иногда так действует. Не волнуйся.
— Но ведь он говорил… Он еще заговорит…
— Даже если заговорит, не волнуйся. Это пройдет.
Прежде Чуча не хотел слушать меня, отворачивался. Будто понимал, что мой голос предал его.
А теперь!
Едва затихал вдали мотоцикл брата, я открывала дверцу клетки. Переваливаясь, как обезьяны, когда становятся на четвереньки, Чуча шел ко мне, усаживался на ладонь. Он поднимал передние лапки и ждал.
Глаза его были широко раскрыты мне навстречу.
Я подносила к его мордочке блюдце с молоком. Потом вытирала слипшиеся у рта шерстинки.