Я налил ему еще. Илья поднес к губам рюмку и, выпив, занюхал рукавом, после чего его опять одолел жуткий кашель. Когда он убрал руку, которой закрывался, на рукаве я увидел следы крови – верный признак того, что Илья не врал о скором конце.
На следующий день я пригласил лучшего в К* врача. Илья, узнав об этом, только махнул рукой.
– Не надо врача, Алешка. Зови попа.
Батюшка Нафанаил – плотный, круглый человечек с маленькими, точно у ребенка, ручками и ножками, с жидкой бороденкой – около часа исповедовал Илью. После он вышел к столу, за которым мы – я, матушка моя, Агафья Ниловна, и батюшка, Леонид Прокофьевич – пили чай, и с благодарностью принял приглашение отведать масленичных блинков с икрой и сметаной.
Он пил чай из блюдца, вытягивая губы трубочкой. За стенкой слышался кашель Ильи.
– Что, батюшка, думаете – совсем плох Илья? – спросил я отца Нафанаила.
– Не совсем, чтобы… Просит похлопотать за него: хочет вступить на монашеский путь.
– Вот те на! – я присвистнул от удивления, но осекся, встретив суровый взгляд набожной маменьки.
К вечеру отец Нафанаил вместе с Ильей сели в повозку и поехали в монастырскую обитель Куратово, увозя с собой щедрое подношение от моих родителей и корзину теплых еще пирожков для настоятеля.
Наступила весна. На Пасху я получил письмо из монастыря: по просьбе послушника Илии настоятель сообщал о его кончине. Так и не успел Илья в монахи постричься…
II. Возвращение в С*
Вторая половина лета выдалась в Старом Свете дождливой. Соскочив с брички, я наступил в огромную лужу. Дверь в трактир фрау Шнайдер оказалась закрытой, и мне пришлось стучать. Наконец, шторка у крыльца дрогнула, и через секунду дверь мне открыла Анхен. Девушка, несомненно, была рада меня видеть, но что-то в ней изменилось. Она стала… другой.
– О! Герр Алекс! Прошу, прошу! – Анхен пропустила меня внутрь.
Обстановка ничуть не изменилась, хотя посетителей не было и гриль для колбасок стоял остывший. Я скользнул глазами по фигуре Анхен и увидел, что она, пожалуй, стала женственней: ушла девичья угловатость, грудь заметно увеличилась. Перехватив мой взгляд, девушка стыдливо опустила глаза. Я услышал откуда-то сверху требовательный плач ребенка и все понял.
– Добрый день, Анхен! Или мне называть вас теперь фрау Анхен?
Глаза девушки наполнились слезами. Я понял, что сказал нечто такое, что расстроило бедняжку, – вероятнее всего, она так и осталась незамужней.
– Ну, полно, полно плакать! А где фрау Шнайдер?
– Она прилегла до обеда. Ее мучает мигрень, дела идут неважно…
Девушка вытерла глаза тыльной стороной ладони.
– Вы голодны, герр Алекс? Ах, что это я… Конечно, вы голодны. Иначе, зачем бы пожаловали к нам! Садитесь пока. Сейчас подам Вам яичницу и колбасу. Пиво, правда, теперь одного сорта.
Очень скоро нехитрая еда была на столе. Она была достаточно сносной, а вот пиво никуда не годилось. Из вежливости я все же выхлебал с полкружки этого мутного пойла.
Анхен стояла чуть поодаль и мяла в руках кисть от теплой шали, что была накинута на ее плечи.
– Какие еще новости, Анхен? Мне кажется, что ты хочешь что-то сказать мне? – я изо всех сил старался выглядеть беззаботным.
– Ах, герр Алекс! С тех пор как с вами произошло это несчастье…