Норман чувствовал, что его мысли больше не были вполне связными. Какой-то частью своего мозга он сознавал, что лежит на кровати в своей спальне и что это продолжается уже довольно долго. Но он, на самом деле, не принимал никакого решения относительно того, что ему делать; он не интересовался ни мамой, ни ее местонахождением. Он просто наблюдал за ней. Он мог видеть ее, хотя в то же время знал, что его усталые воспаленные глаза закрыты.
Он видел маму, и она была в болоте. Там она и была, в этом болоте, она забрела в него в темноте и не могла выбраться обратно на сушу. Мутная жижа пузырилась у ее коленей, и она пыталась ухватиться за ветку или дотянуться до твердой земли, но все напрасно. Ее ноги постепенно уходили под воду, и там, где они соединялись с туловищем, мокрое платье, облепившее бедра, образовало подобие черной буквы “V”. Фу, у мамы были грязные ноги. Он не должен смотреть.
Но он хотел смотреть, хотел видеть, как она погружается во влажную, бархатистую, склизкую тьму. И поделом ей, она сполна заслужила то, чтобы составить компанию бедной невинной девушке. Туда им обеим и дорога! Скоро он избавится и от преступницы, и от жертвы. От мамы и от сучки. Мама-сучка тонула в этой жидкой грязи, и пусть это случится, пусть она сгинет в этой вонючей отвратительной жиже…
Вода уже поднялась выше ее груди. Он не любил думать о таком, он никогда не думал о маминых грудях, не должен был, и это было хорошо, что они погружались в болото навсегда, и ему никогда больше не придется думать о таких вещах. Но он видел, как мама задыхается, и от этого сам начал хватать воздух ртом. Ему стало казаться, что он задыхается вместе с мамой, а потом (это был сон, это должен был быть сон!) мама неожиданно оказалась на суше, и он тонул. Его засосало по самое горло, и некому было спасти его, некому помочь, не за что ухватиться, если только мама не протянет ему своей руки. Она могла спасти его, только она одна! Он не хотел тонуть, не хотел, чтобы ил забивал ему ноздри и рот, не хотел задыхаться и уходить на дно к девушке-сучке. И тут он вспомнил, почему она оказалась там, почему ее убили, — потому что она несла в себе зло. Она раздевалась перед ним, она бесстыдно пыталась развратить его своей наготой. Да что там, он сам тогда хотел убить ее, потому что мама научила его, как узнавать грех и извращение, и что сучки — это зло пред лицом Господа.
Выходило, что то, что сделала мама, она сделала, защищая его, и он не мог безучастно смотреть, как она гибнет. Она была нужна ему, и он был нужен ей, и даже если она сумасшедшая, она не могла допустить, чтобы он утонул. Не могла.
Вонючая жижа уже поднялась к его подбородку и подбиралась к губам, и если он сейчас откроет рот, она заполнит его, но он должен был открыть рот, чтобы крикнуть маме, и он крикнул: «Мама, мама — спаси меня!»
И он больше не тонул в болоте, он был в своей постели, где ему и полагалось быть, и его тело было мокрым, но лишь от пота. И он знал, что это был сон, он понял это еще раньше, чем услышал ее голос:
— Все в порядке, сынок. Я здесь. Все хорошо, — Норман почувствовал у себя на лбу ее руку, прохладную и чуть-чуть влажную. Он хотел открыть глаза, но она сказала: — Не волнуйся, сынок. Можешь спать спокойно.
— Но я должен рассказать тебе…
— Я все знаю. Я приглядывала за тобой. Неужели ты подумал, что я могу сбежать и бросить тебя? Ты поступил правильно, Норман. И все теперь хорошо.
Да. Именно так и должно было быть. Она была здесь, чтобы защитить его. А он был здесь, чтобы защищать ее. За мгновение до того, как снова погрузиться в сон, Норман принял решение. Они не будут говорить о том, что произошло в эту ночь, — ни теперь, ни позже. Никогда. И он больше не будет думать о том, чтобы упрятать маму куда бы то ни было. Что бы она не сделала, ее место здесь, с ним. Может быть, она сумасшедшая, может — убийца, но она все, что у него есть. Все, чего он хочет. Все, что ему нужно — это знать, что она здесь, рядом с ним. И все. Он уснул.
Норман шевельнулся во сне, повернулся на другой бок и провалился в тьму еще более непроглядную и глубокую, чем болото.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
В следующую пятницу, ровно в шесть вечера, произошло чудо.
Отторино Респийи собственной персоной явился в подсобку единственного в Фейрвейле скобяного магазина, чтобы исполнить свои «Бразильские впечатления».
Отторино Респийи умер много лет назад, и симфонический оркестр — l'Orchestre des Concertes Colonne — управлялся совсем другим дирижером, находившимся сейчас за многие тысячи миль от Фейрвейла.