И поиск «далекой»!
— А моих артистов я тронуть не дам, дудки! Это же лошадки, участники производственного процесса. Пусть в другом месте копают. Как там Вращалова, нашли?
— Ищем, господин Рукавов, — доложил руководитель службы безопасности.
— Найдите ее.
— Есть! Разрешите выполнять?
— Выполняйте.
Щепкин выключил громкую, откинулся на спинку кресла. Нет, он не ошибся, ступив на этот путь, не ошибся. Ведь на его стороне фортуна! Значит что? — а то, что кто-то в вышине следит за ним, оберегает. Значит, все правильно сделал, в нужном направлении движется. И не щепкой туда-сюда болтается, а стрелой летит, разящей, непреклонной. Да уж, ступил… Только ведь не путь это вовсе, а жила — золотая, наваристая. Долой былые незрелые и дурацкие сомнения! Да здравствует решительность! Все от слабости и отсутствия денег. А теперь денег много, и теперь он не свадебный генерал Щепкин, отчим собственному детищу, а единственный и полновесный владелец влиятельной корпорации; это на него работают интеллектуалы, это ему, если нужно, любую идею подкинут, всякий принцип обрисуют и грудью закроют. За вознаграждение, разумеется. И пусть! Эх! вот когда жить-то нужно.
Он вспомнил, как сидел в кафе, девушку в свекольном переднике, режиссера вспомнил. Улыбнулся. Катись оно ко всем чертям, самому мало! Теперь не до разговоров об искусстве, иной масштаб. Будто плащ волшебный надел — дышать по-другому начал, и сердце чужое, и язык. Разве так бывает? «И на «е» бывает, и на «ё» бывает…» Надо же, не дает покоя тот бородач. Точно! — вот важный пункт программы: чтоб не испражнялись в рекламе. Это после клубники пойдет.
— Анечка, зайдите ко мне, где вы ходите?
И с газетами нужно что-то делать. Неинтересная какая-то пошла. Не праздничная, не легкая и не оптимистичная. Всюду срут и издают плохую газету. Из Москвы все идет, там модники эти сидят, ничего, и до них доберется. Из Москвы все разложение, оттуда вся гниль. Тоже нужно записать, электорату понравится.
Размышления прервала Анечка.
— Привезли статую, куда ее?
— Сюда давайте, где она?
— В приемной.
Вращалова скрывалась у подруги, инструктировала её на предмет продажи имущества, готовилась к отходу, спала на раскладушке. Отход планировался в Европу, которая и спасет, и укроет. Которая в трудный час всегда выручит нашего человека, случайно разошедшегося с генеральной линией. Взмыленная подруга прибегала с очередного объекта, вздыхала, убегала вновь.
— А что не в Москву, Леночка? Москва большая, отсидишься.
— Ты что, совсем ничего не соображаешь? Я в Москве как на ладони, думай, что говоришь!
Самым трудным представлялось вывезти прах отца. Оставлять покойника на родине не хотелось. Сложность состояла не в том, что никто бы не дал раскапывать могилу — за деньги еще как дал, и не в том, что на такси его, разумеется, к поезду не подвезешь, а в том, как с ним быть в долгой дороге. Не станешь ведь объяснять каждому встречному, что без покойника никак. Решила везти один только палец: дешево и не занимает много места.
— Не забудь, четырнадцатый участок, сектор «А». Он как Берггольц проходит, Сергей Арнольдович.
Однако на мемориальном кладбище случилось непредвиденное: вокруг могилы Берггольца толпился народ, плита снесена, гроб извлечен, а над покойником колдуют специалисты в белых халатах, что-то ищут. Подруга денег возвращать не хотела, расстраивать тоже, потому купила палец по сходной цене в ближайшей больнице. Прорыдав час над поддельными останками, Вращалова обсыпала их солью, завернула в полиэтиленовый пакет, сложила в металлическую пудреницу — чтоб рентгеном не обнаружили, и села подбивать бабки.
Главными оставались бабки, и они худо-бедно набрались. С отцом вроде разобралась. Слежки не замечено и вроде все тихо. Что еще? Коллекция открыток, без нее никак — это святое. Вязаная шапочка, оберег, тут. Так, детский рисунок — портрет матери, которую никогда не видела, обязательно. Цветаева?! На месте. Фотография Щепкина, чтоб при случае нанять киллера. В папке. Учебник английского языка, пробежаться. Вот он. Молодец, хоть языки когда-то освоила, легче будет.
— И паспорт мне свой дай, скажешь, что украла, поверят. Вешай все на меня. Вроде ничего не забыла.
«Ведь удача была так близко, там заманчиво сверкала: протяни руку — достанешь. Ну кто знал, что он сделает этот дурацкий ход, пойдет на подобное свинство. Не могла спрогнозировать? Отдать Волану проект «Губернатор» как малое, что бы поиметь большее… Ведь это было очевидным. Нет, радость моя, очевидно сейчас, а тогда и в голову ничего такого не приходило, ведь были партнеры. С Воланом были, а с Щепкиным — враги. Но ведь он любил. А ты бросала фантики. И юлила. И вообще, порядочная ты сволочь. Спасибо, и умру я от наполнившей меня злобы, так он сказал? Именно. Еще я ответила, что доведу начатое до конца. Это вряд ли, попыхтишь, попыхтишь и сдуешься. Это мы еще посмотрим. А чего смотреть и так видно, лучше бы по-тихому отвалила за границу и сидела там тише воды, ниже травы. Это не в моем характере. Значит, и будешь там смердеть, пока вовсе в каргу старую не превратишься, никому не нужная, всеми забытая. Пошла вон! Сама пошла…»
Все получилось, как Вращалова и предполагала. Ей удалось беспрепятственно выехать в Прагу, удалось вывезти палец, некий скарб, много денег. Подруга была препровождена в следственный изолятор, где пробыла несколько дней, в подробностях сообщив лишь то, чему была близкой, но слабо осведомленной очевидицей. Обвинение в пособничестве к ней как-то не пристало, не привилось, — она сама пала жертвой воровки и мошенницы, не только укравшей паспорт, но и золотое колечко, а также демисезонное пальто, приличную сумму денег, происхождение которой назвать затруднилась, чайный сервиз на шесть персон и что-то еще, незначительное, гигиеническое.
— Да у нее и подруг-то никогда не было, я одна сочувствующая.
Из Парижа Вращалова принялась клеветать на Рукавова, заявила, что это вовсе не Рукавов, а боевик Щепкин, что, разумеется, никакой не учредитель и владелец корпорации «ВОСКРЕШЕНИЕ Ltd», но всего-навсего участник бандитского подполья СОГ, Союза Озабоченных Граждан, — впрочем, слова эти никто всерьез не воспринял.
Начались ранние морозы. Смысла сажать картофель в мерзлую землю не имелось, однако приказ поступил, и бойцы сельскохозяйственного подразделения принялись его исполнять.
— Агро-спецназ, — напомнил офицер Инге, равнодушно взирающей на происходящее. — Гвардейцы. Элитное подразделение. Все — студенты сельскохозяйственных вузов. А мы к вам приезжали, помните?
— Вас сюда не для разговоров направили, — отрезала хозяйка, — не так ли? Выполняйте вашу работу.
— Простите.
Выполов подготовленные к зиме кусты клубники, солдаты разбили аккуратные грядки, к вечеру натянули пленку и устроили секции. На месте заурядного огорода поднялась теплица. Провели свет.
— И полив организовали.
— Вижу.
Все оказалось устроенным по самому взыскательному требованию землеустроительной науки. Прежние клубничные сотки взвешенно распределились под картошкой, луком, сельдереем, петрушкой, укропом и морковью. Это левая часть. А правая — опять картофель, свекла, чеснок, помидоры, баклажаны, тыква и огурцы.
— Замечательно, — сказал сосед-старик и пошел провожать машину. Вернулся с банкой клубничного варенья. — А что делать, не выбрасывать же. Они наверху разобраться не могут, а нам страдай.
— Пейте чай, я налила, — сказала Инга. — И потише, дети спят.
Знаете, — я ведь их помню, — они летом приезжали.
— Солдат-то, и что с того? Не помню.
— Ну как же, офицер еще мужичку вашему доложил, что в октябре приедут.
— А вы помните! — разозлилась Инга.
— Помню, — улыбнулся старик и блеснул глазом, — и мужичка вашего помню.
— Не ваше дело! — возмутилась Инга и шлепнула ладонью по столу. — Что вы все следите за мной, что покоя не даете?!
— Тише, тише, детей разбудите, — примирительно шепнул старик. — Не узнаю вас последнее время.