— Вы находитесь на защищенной линии, ваше местоположение определено, — доложила диспетчер, — мобильная группа…
— Да заткнись ты, знаю… быстрее, дармоеды!
— Липка, с вами все в порядке? — невозмутимо поинтересовалась диспетчер.
— Я тебе покажу… я вас всех перетрясу!
— Мобильная группа в пути, постарайтесь…
— Пошла ты!
Щепкин швырнул телефон, оглянулся: в дверной проем из холла пялилась нарядная Зоя Ивановна. Черт возьми, ее в свидетели он никак не желал, утащить, к лешему, срятать глыбу окаянную куда-нибудь; Щепкин оторвал мать от постамента, — «Бог мой, тяжесть какая!» — глубоко и уродливо царапая поверхность поволок к шкафу, — «побудь здесь…» — притворил створку. «Прибудет группа, загримирует, проинструктирует, поможет всем, что нужно». Ну где же они? Где же… Вдруг застрекотало, вдруг застрекотало — механически высоко, в три аккорда односложно, едва ли правдоподобно «На сопках Манчжурии», Щепкин бросился в спальню: телефон? Не может быть! Диспетчер никогда, ни при каких обстоятельствах… Липке? Не брать! — подвох и ловушка — но ведь не простой телефон, штучный, на нем и след от номерка инвентарного имеется — тройка и еще две линии чисел, как не взять?
— Алло? — сдерживая дыхание отозвался Щепкин, — кто здесь?
— Господин Щепкин, спуститесь, пожалуйста, вниз, — попросил мужской голос.
— Вы ошиблись номером, — соврал Щепкин, — таких здесь нет…
— Щепкин, не морочьте голову! — настойчиво потребовал голос, — мы внизу, спускайтесь.
Щепкин узнал его: это Рублев, Рублев это, фиктивный председатель и кукла на веревочках, ну как же, как же, он и есть! как уместно, уместно, именно он, сейчас утрясется, уляжется к такой-сякой матери.
— Бегу, — крикнул Щепкин не скрывая радости, — несусь!
И дал отбой; но уже на лестнице остановился, замер: Рублев? А как… Почему он? С чего это выехал на… И откуда, отчего в голосе металл? Здесь за главного Щепкин! Щепкин!!! Ну, это позже, позже на место поставит. Заелся народ, на шею сел. Нужно будет встряхнуть. Щепкин шагнул на крыльцо, прыгнул в траву, побежал вокруг дома. Что это? А где грузовая? Где группа? Ничего не понимая, не замечая ни неба белесого начала лета, ни дюжей рощи, перенесенной к дому с иллюстраций Билибина, ни сороки, с любопытством открывающей человека, Щепкин бросился к Рублеву.
— Где группа, где наши? — заглянул в автомобиль, на водительском кресле сидел крепкотелый парень. — Почему вас двое?
— А больше и не нужно, — чуть слышно, но с неким — показалось? — вызовом произнес Рублев, свинцово произнес, не таясь.
— Так вы… так я… Кто вы, собственно, такой? — Щепкина дрогнул, замолчал.
— Стало быть, приехал, — Рублев поднял из травы искалеченный посох, — не открылся никому. Упрямый старик… У вас кровь, вот здесь, на рукаве, и вот здесь… Вы ждали кого-то другого? Ждали, что прибудет мобильная бригада, что подотрет зад, припудрит… — Рублев деликатно подхватил Щепкина за локоть, оглянулся, — сядем на скамеечку? — твердо и безусловно повлек за собой. — Ошиблись во мне? По глазам вижу… И все знаю. Что прикажете с вами делать? Хватит ведь глумиться, хватит… Вы не пытались провести очевидную параллель: Липка передает телефон, вы…
— Телефон?
Щепкин с испугом посмотрел на собеседника. Телефон… Все подстроено? Как же он не… Ну да, они следили за ним, разумеется, как же иначе… Какой дурак, ведь как легко купился; стало быть, соединяясь с диспетчером, в Компанию он не попадал? Но кто они, что им угодно? И враз испугался нетривиальной догадки: да ведь это… да они же… Щепкин машинально опустил руку на пояс. Натурально — пропади все пропадом! — натурально же «Стечкин» лежит там, где и оставлен: открыл кран, включил воду… Пропади-оно-все-пропадом! Пропади-и!!!
— Где тебя черти носят? Опять с ней? Да оставь ты ее в покое!
— Не тронь, не твое! — Велиар закрыл клетку животом. — Шишига гнусный, леший — вот ты кто.
— Это я гнусный? Вот тебе и вот, — Иблис подпрыгнул, чтобы отвесить собрату нешуточный щелчок, затем молниеносно развернулся, скакнул вперед и в сторону, пребольно лягнул копытом в основание хвоста.
— Так ты лягаться?! — Велиар обнял белку, бросил себя в воздух, завис. — Лягаться? — Облетев дом, цветущие кусты смородины и толкующих на скамейке Щепкина с Рублевым, он устремился на крышу. — Лягаться?!
Очумело затряслась кровля, ощетинилась и посыпалась черепица. Щепкин побелел, а Рублев перекрестился: крупные куски керамики с угрожающим свистом полетели над головой. Часть кровли треснула и провалилась. «Окружают, — подумал Щепкин, — или, мама?», но последнее предположение тут же отбросил за очевидной нелепостью. «Ветер, — догадался Рублев, — в начале лета так бывает — восходящий и нисходящий потоки конфликтующих температур». Из разверзшейся кровли, из широкой ее трещины, устремившейся по солнечной стороне треугольника крыши от конька к середине водосточного желоба, выскочила, шарахнулась к ближайшей сосне, вскарабкалась на верхушку перетрусившая белка. «Кошка, — сообразил Щепкин. — Или лисица? Не разглядеть. Все-таки кошка». «Горностай, — предположил Рублев, — не иначе!» Всхлипнула и умолкла водосточная труба; все стихло так же, как и началось — внезапно. Где-то среди сосен, за домом, в прохладной тени папоротника, о котором в дальневосточных книгах сказано, что в его зарослях растет женьшень, пресекая косые столбы солнечного света, возникла и заструилась неясная тень, следом — вторая. Кто-то настойчиво зашептал, предлагая примирение, кто-то влажно и с удовольствием чихнул. Со стороны дома донесся крик, послышалась короткая перебранка, на время которой в папоротнике наступила тишина, затем раздались выстрелы и спустя минуту — шум удаляющейся машины.
— Рублев, — сказал Иблис.
— Щепкин, — не согласился Велиар.
Оба, не сговариваясь, глухо зацокали в сосновую гущу.
Спустя минуту куски неба, только что едва просачивавшиеся сквозь зеленые окладистые бороды сосен, потемнели, свисли к валежнику, соединились в свинцовый полог и расплескались отчаянным дождем. Расплескалось небо отчаянным дождем, заволокло дорогу — ниспало на землю, придавило мчащуюся машину, а вместе с ней и бегущего человека.
На въезде в город человек остановился, вышел на шоссе, подставил лицо наотмашь стегавшим тугим плетям, обернулся в щемящей тоске к ближайшей пятиэтажке; безлюдная, одинокая трамвайная остановка, битая мостовая, белка, трясущаяся у мусорной урны. «Замерзла?» Человек шагнул от машины, протянул руку, и в эту секунду, в это самое мгновение сзади пушечно оглушительно, с великолепным остервенением шарахнула молния, плеснула по асфальту сноп огня, погнала жгучую и тугую волну; ослепленный вспышкой человек упал в двух шагах от оплавленного камня.
Человек пришел в себя, когда дождь давно закончился: не было ни свинцового полога, ни безжалостно хлеставших плетей, не было луж. Скептически поплевывая, двое дорожных рабочих, в оранжевых жилетах, без энтузиазма заглядывали в неглубокую выбоину, оставленную молнией. Согласившись, непечатно — что повреждение вообще-то пустяковое, со смехом — что пущай из конторы сами возятся, мастеровые побросали в техничку шанцевый инструмент, перебрасывающиеся сальностями смешливо погрузились в кабину, загоготали-загоготали, тронули в город. Отъехав на незначительное расстояние, техничка остановилась, дала задний ход, подкатила к человеку.
— Командир, белку не видел? — бросили из окна. И уточнили: — домашняя, сбежала… — Человек мотнул головой. — Твоя машина? — Человек кивнул. — Помочь? — Мотнул головой на бис. — Мудак какой-то! — засмеялись в кабине.
Исторгнув на мостовую пивную банку, техничка затрясла фурой, загудела, пустив неприличное мутное облако, пошкандыбала в город.
Щепкин вздрогнул от настойчивого трамвайного звонка; кипит твое молоко!
А все же, как хорошо, как здорово! Все обошлось, выкрутился. Ведь на волоске висел, на ниточке. Крепкотелый неосмотрительно задремал за рулем — лопухнулся православный, — и Щепкин понял, что контролирует обстановку на все сто. Как только Рублев попросил отвести к Заславскому, использовал шанс до донца: «Стечкин» рвался в руку, а пуля — наружу; Рублев, увидев Заславского — ну какие это бойцы? котята слепые, — свалился без чувств, Щепкин беспрепятственно прошел к машине и дважды выстрелил крепкотелому в ногу — не стрелять же в спящего; православный прыгнул на Щепкина, с молитвой пополз на мушку, и тогда только был свален следующим выстрелом. Оставалось укокошить размякшего Рублева, с этим Щепкин справился без труда, после чего сел в машину и понесся туда, откуда все, собственно, и начинается — в никуда.