Аскольд Якубовский
Чучело
— Хорош! — протянул толстый дачник, щурясь на небо. — Такого бы на этажерку, чучелом… Какой породы?
— Это, сынок, беркут, — отвечал огородный сторож Макар Белошапкин. — Должно, из степей залетел. Два дни тут крутится, а чего ему надоть, не поймешь.
Макар поглядел на парящего орла, но дачник не понял, каким глазом. Макар был кос и с одним фарфоровым глазом. Макар гордился им. Фарфоровый глаз пришелся впору к своему, мутно-голубому. На говоривших с Макаром фарфоровый глаз нагонял тоску — понять, куда, на что и каким глазом, своим или искусственным, смотрит Макар, было совершенно невозможно.
— Убей орла! — предложил толстый дачник. — Десятку дам. Для тебя эта десятка — дармовые деньги, вое равно целыми днями дрыхнешь, а у меня чучело будет.
Макар молчал, уперев один глаз в дачника, другой в облака. Он был стар — под шестьдесят — и неопрятен. Нос гнулся к губе, небритый подбородок казался вымазанным гречневой кашей.
Около розового, словно разбухшего, дачника Макар выглядел тощим и жалким. Не сразу замечалось, что это худоба человека, который скрипит, прихварывая, всю жизнь и, глядь, — переживет и здоровых.
Думал Макар долго. «О чем человек думает?» — затосковал толстый дачник.
— Пятьдесят! — сказал Макар и облизал шершавые губы.
— Пятьдесят?!
Дачник всплеснул пухлыми розовыми руками, дачник стал торговаться.
Макар упирал на то, что орел — птица запретная и полезная, поедает больных птиц и зверей, что соседи видят все, что Матвеев — егерь этих охотничьих угодий — мужик зацепистый.
Но дачник торговался умело. Макару казалось — ловит он голыми руками брюхатого, слизистого налима, и, как его ни бери, проклятая рыбина выскальзывает из рук… Наконец срядились за пятнадцать рублей. Дачник пригласил Макара к себе в большую, снятую на месяц комнату в крайнем доме, поднес стопочку и протянул уважительную закуску — бутерброд с черной икрой, похожей на колесную мазь.
«Дал я маху, — мрачно думал Макар, смакуя солоноватые икринки. — Разве это деньги — пятнадцать рублей?..»
Беркут, залетевший из близких казахских степей, был старой, очень крупной птицей. Он часами парил в вышине. Врезаясь черным тревожным силуэтом, он был, как и облака, нетороплив в своем движении. И небо без него уже казалось безжизненным и скучным. Ночевал беркут где-то очень далеко, и, как Макар ни шарил вокруг, как ни выспрашивал ребят, ходивших по грибы, по ягоды, он не мог ничего узнать. Макар встревожился — дармовые пятнадцать рублей могли уехать вместе с дачником в город. Он часами сидел у шалаша, уставив живой глаз на выглядывавший из шершавых листьев желтый огурец, а фарфоровый в то время блуждал, вопрошая пространство.
Дня через два вечером Макар зашел к дачнику и предъявил дополнительные требования. Дачник стал отказываться. Как последнее средство в ход пошли стопочка и бутерброд с икрой. Но Макар был непоколебим, а перед внутренним взором толстяка маячило соблазнительное: красивый орел с распущенными крыльями сидит на этажерке. Вздохнув, дачник вышел, и вернулся с корзинкой, обвязанной тряпкой.
— Ее-то хоть верни, — сказал он.
Макар взял корзинку и ушел…
А на следующее утро, свежее, росное, обещавшее превосходный день, старый беркут из-под облаков вполне явственно разглядел белую курицу у шалаша. Курица была большая и, наверное, очень вкусная. Орел отметил это для себя и улетел. Макар, таившийся в шалаше, отложил ружье и выругался. Оставалось одно — ждать.
Курица, привязанная за желтую лапку длинной бечевкой, наслаждалась жизнью. В следующие дни беркут из подоблачной выси видел ее то купающейся в пыли, то пьющей воду, то разгребающей землю у шалаша.
Орел видел курицу каждый день и лишь изредка человека. Орел решил, что хозяин курицы — растяпа. Хотя курица незавидная добыча и по деревенским курам специализируются такие птичьи подонки, как ястреба-тетеревятники, беркут заинтересовался. Он уже многое знал о белой курице.
Во-первых, она появлялась у шалаша рано утром и торчала там до вечера. Исчезала она лишь днем и то часа на два-три, когда Макар уходил обедать в деревню.
Во-вторых, курица была невероятно глупа. Например, когда его быстрая, грозная тень накрывала ее, курица по-прежнему занималась своими глупыми куриными делами: купалась в пыли, глотала зеленых сочных гусениц или склевывала дремлющих на солнце мух.
В-третьих, курица была крупная и, наверное, жирная.
Но беркут пренебрег бы курицей, если бы не плохое здоровье. Беркут был очень, очень старый. Летать было тяжело, в сырые, холодные дни ломило правое предплечье, а иногда на высоте по-стариковски кружилась голова. Из-за плохого здоровья он прилетел сюда, в лесостепные края, богатые ленивой, зажиревшей дичью. Но и тут старику было трудно. Вчера он обидно промахнулся по зайцу, перебегавшему поле, и весь вечер просидел на сосне, злой и голодный.