Об этом он отцу тоже не говорил. Иногда ему казалось, что отец любит флиты больше него и мамы вместе взятых. И старался думать, что это лишь фантазии. А если не поднимать тему, то можно притвориться, что и причин для неё нет.
Однажды он спросил отца, почему тот ушёл из гонок. Они сидели во флите, любуясь пустынным закатом, причудливыми силуэтами "болванов" на фоне неба. Небо тут всегда было таким высоким и чистым, что хоть пей.
- Это ушёл не я, - непонятно ответил отец, - это ушёл он...
Мик думал, что объяснений не последует, но отец продолжил:
- Понимаешь, - сказал он, - у хорошего гонщика... нет, не так... у настоящего гонщика флит оживает. Пока это не случилось, ты можешь быть просто хорошим гонщиком, но ты никогда не покажешь реальный максимум, на который способен. И реальный максимум машины. Ваш общий максимум. Вернее, как раз максимум ты и покажешь. Потому что там, за чертой, никакого максимума нет. Ты можешь рваться изо всех сил и выкладываться на полную катушку, но пока ты не переступил через нечто внутри себя или, может, над собой, все, на что ты можешь рассчитывать, это быть просто хорошим гонщиком. Я слишком путано объясняю?
Мик зачарованно покачал головой.
- А... дальше?
- Ну вот. У каждого настоящего гонщика однажды наступает момент, когда флит просыпается. Говорят.
- Говорят? - переспросил Мик. - У тебя было не так?
- У меня он всегда был живой, - улыбнулся отец, - сколько я помню. - И улыбка погасла.
Мик подавил вздох. Ему стало ясно, почему отец так странно и напряжённо смотрел на него и словно прислушивался к чему-то, когда Мик брался за управление флитом. Иногда ему даже казалось, что отец чего-то боится.
А он всегда его разочаровывал. Всегда.
- Когда флит живой, - медленно продолжал отец, будто разговаривал с самим собой, - у вас нет предела. Ты летишь, как по линии жизни - прямо и только прямо, только к цели, и не видишь ничего, кроме неё. Она просто не может уклониться. Ты как пуля, которая никогда не промахивается. Как струна, натянутая от старта до финиша. Вы с машиной превращаетесь в одно существо - ты чувствуешь, как проскакивают в нем импульсы и вращаются шестерёнки, а он дышит вместе с тобой и отзывается на каждый удар сердца... На каждый чёртов удар сердца!.. Ты чувствуешь такую остроту жизни, такую безграничность и силу внутри себя, что это невозможно передать словами. В этом состоянии нельзя проиграть. Ты - воплощение мощи, точности и скорости. Совершенство, пугающее и восхитительное в своей бездумности и целеустремлённости...
- А потом? - спросил Мик.
- А потом он ушёл. Или уснул. Или умер. Называй, как хочешь. И я ушёл тоже. После того, как был настоящим гонщиком, уже невозможно быть просто хорошим.
Они долго молчали, не глядя друг на друга. Отец, думал Мик с горечью, наверно просто забыл, что сидит тут не один, а Мик боялся смотреть на отца, потому что не был уверен, что увиденное ему понравится. А потом совсем стемнело...
Жизнь отца в пору гонок была действительно яркой - даже Мик помнил это, хотя был тогда маленьким. Будь он на месте отца, то сказал бы, что даже слишком яркой. Нестерпимо. Постоянно в окружении массы людей и в центре внимания. У них всё было нацелено на зрелищность. Каждая деталь должна была впечатлять публику, возбуждать любопытство и вызывать восхищение. Или даже ажиотаж. У них и прозвища были... слишком громкие. И какие-то смешные ритуалы. Как часто он слышал перед началом гонок: "Удачи, Шайтан! Чуда, Архангел!" Даже смешно как-то. При чём там архангелы? Мик не понимал. Можно подумать, отец кого-то спасал или защищал. Или что там архангелы делают.
Это вечное "удачи, Шайтан, чуда, Архангел" Мик воспринимал, как иные дети воспринимают стишки-присказки на ночь. Пока не начал задумываться.
- Многие такие гонщики потом пишут в мемуарах, что флиты научили их жить, - сказал отец голосом, от которого Мика мороз продрал по коже. - Они, дескать, научились чувствовать жизнь каждой порой. А потом перенесли это умение в другую сферу деятельности. И никогда не жалели о прошлом. Я не смог. Получилось как в песне: гляжу внутрь себя и вижу своё сердце чёрным.
И мемуаров никогда не напишешь, закончил мысленно Мик. Потому что об этом невозможно писать.
- Тебя звали работать тренером... Как и Шайтана. Шайтан же согласился?.. - Ещё не договорив, он уже пожалел об этом.
Шайтан был лучшим другом отца. И остался там же, где и гонки. В прошлом.
Из всего прошлого только флит по-прежнему был рядом. Ну и они с мамой...
Отец повернул голову и посмотрел на Мика в упор. В темноте это было особенно неприятно. Он ничего не ответил, но Мик и так понял, что бы он мог сказать - что если его бесхарактерный сын родился без этого проклятого дара, то он не будет тренировать никого.
- Может быть, он вернётся... - неуверенно предположил Мик. Кажется, губы у него прыгали. Хорошо, что в темноте не видно.