Заводское руководство (опускаясь без сил на стул). Кто ему разрешил?
Директор. Мы.
Заводское руководство. Мы не разрешали.
Директор. А кто его выбрал председателем общества по охране памятников старины? Вот он ее и охраняет.
Заводское руководство. От кого охраняет – от своих?
Директор. Старину от своих и надо охранять. Сколько вон поразрушали.
Заводское руководство. Но надо же остановить его. Он так весь завод закроет.
Вбегает цеховое начальство.
Цеховое начальство. Извините, что без доклада, но вы еще не знаете, что он сделал.
Заводское руководство. Руководство все знает.
Цеховое начальство. У нас линия стала, продукцию некуда складывать.
Заводское руководство. Та-ак.
Цеховое начальство. Так что, по-нашему, все ясно. Надо кончать.
Директор. Со складом?
Цеховое начальство. С Муромцевым. Хватит. Слишком долго ему все с рук сходило. Пора спросить с него. По всей строгости. Как положено. В соответствии.
Заводское руководство. Да, пора сказать этому террористу три пары ласковых.
Входит Муромцев с портфелем.
Муромцев. Вы меня вызывали?
Цеховое начальство. Послушайте, Муромцев, что вы делаете?
Муромцев. То же, что и вы, – охраняю старину.
Цеховое начальство. То есть как это?
Муромцев. Так. Вы ведь не даете трогать устаревшее оборудование, отжившую технологию. Вы охраняете их якобы от имени государства, а на самом деле от своего собственного.
Заводское руководство. А вы?
Муромцев. А я помогаю вам.
Муромцев достает из портфеля табличку «Памятник старины. Охраняется». Подходит к порталу сцены, внимательно осматривает его, качает головой, подходит к заводскому руководству, пристально на него смотрит и вешает табличку ему на шею. Потом то же самое проделывает с цеховым начальством. Затем он подходит к директору, достает из портфеля еще одну табличку, смотрит на него, но, улыбнувшись, проходит мимо. Он идет на авансцену, всматривается в зрительный зал, но, не найдя никого, медленно идет назад. Некоторое время все оторопело молчат.
Заводское руководство, цеховое начальство и секретарь растерянно смотрят друг на друга. Директор обходит их, разглядывая, словно экспонаты в музее, поправляет табличку на шее заводского руководства и, улыбнувшись Муромцеву, уходит.
Комната Марьи. Марья сидит в кресле. Муромцев ходит.
Марья. Ну что теперь будет?
Муромцев. Новый музей.
Марья. Нет, на заводе?
Муромцев. Новый склад.
Марья. Да нет, с тобой?
Муромцев. Со мной? Ничего нового. Но чудаком называть перестанут.
Maрья. А со мной?
Муромцев. Все новое.
Марья. Как это – я новая?
Муромцев. Став самостоятельной, ты станешь сама собой.
Марья. А здесь я кто?
Муромцев. А здесь ты – сама ихняя,
Марья. Тебе не нравится?
Муромцев. Нет.
Марья. Но ведь понравилась?
Муромцев. Так не благодаря, а несмотря на.
Марья. А если я не соглашусь, чтоб ты ехал со мной?
Муромцев. Я уже подал заявление.
Марья. Как подал? Ты же сказал, что подождешь, пока я окончательно не решу.
Муромцев. Но ведь ты уже решила.
Maрья. Но ведь ты этого не знал.
Муромцев. Знал.
Марья. Как ты мог знать?! Я еще сама даже не знала точно.
Муромцев. Ну вот ты не знала, а я знал.
Mapья. Ты так уверен в себе?
Муромцев. В тебе.
Марья. Откуда ты все это знаешь? Ты что, много любил?
Муромцев. Я люблю тебя со школы. Я не знаю, много это или мало. Да и как измерить любовь?
Марья. Ну, не знаю. Наверное, с одной женщиной – на годы, с разными – на их число.
Муромцев. Так не бывает. Нельзя любить несколько раз.
Марья. Как же так? Бывает даже, что женятся или замуж выходят по нескольку раз.
Муромцев. Это все равно одна любовь. Просто ее оказалось много на одного человека, и тогда ее переносят на другого.
Марья. Как это – на другого?
Муромцев. Ну, представь, что любовь очень большая, а человек, которого любят, оказывается маленьким и не может взять все, что ему дают, и сам не может дать столько же. Тогда любовь к нему умирает. Но это не значит, что она исчезла совсем, она как бы впадает в спячку, она ждет своего часа, чтобы ожить, продолжиться в ком-то новом, кто разбудит ее. Человек будет новым, а любовь все та же.
Марья. Значит, если ты полюбишь какую-нибудь другую женщину, ты будешь любить ее моей любовью? Я не хочу, не смей. Это мое.
Муромцев. Ты не бойся. Я никогда не разлюблю тебя. Потерять тебя – это значит потерять себя. Только с тобой я становлюсь собой.
Марья. Господи, ну в кого ты у меня такой фантазер! И когда ты станешь взрослым?
Муромцев. Не знаю. Говорят, молодость – единственный недостаток, который с возрастом проходит. Если то, что тебе во мне не нравится, от молодости, – наверное, и это скоро пройдет.
Марья. А кто тебе сказал, что мне это не нравится? Может, я тебя потому и полюбила.
Муромцев. Полюбила?
Марья. Как Дездемона – за муки.
Mуромцев. А я не мучаюсь.
Марья. Да не за твои. За муки, которые ты доставляешь окружающим. Скептикам. Дурачок ты мой…
Марья обнимает его, целует. Входят родители. Марья и Муромцев продолжают стоять, обнявшись. Родители их не видят.
Родительница. Я и говорю: растишь-растишь, воспитываешь-воспитываешь, а потом приходит какой-то чудак и увозит ее в какую-то дыру. Сам ничего не умеет, она ничего не умеет.
Родитель. Что они там сумеют?
Родительница. И из нее еще такую же блаженную сделает. Она уже, представляешь, не хочет, чтоб мы ей деньги посылали. Заразилась…
Родитель. Говорили ей – не целуйся.
Муромцев и Марья отходят друг от друга и сразу становятся видны родителям.
А вы откуда?
Родительница. Где это вы были?
Марья (показывает наверх). Там.
Родительница. У соседей, что ль?
Марья. Нет, на седьмом небе.
Родитель. В ресторане?
Марья. Выше.
Родитель. Не понимаем.
Родительница. Как это можно быть на небе?
Марья. От счастья.
Родитель. Факт, заразилась.
Родительница. Слушай, зятек любимый, жену вот молодую везешь за тридевять земель, а сам ведь небось опять – простым инженером?
Муромцев. Инженер – это звание, оно не может быть простым или сложным.
Родитель. Но бывает главный инженер и неглавный.
Муромцев. Бывает хороший инженер и плохой.
Родительница. Ну конечно, ты хороший инженер, а работать станешь мастером, чтобы снова пройти весь путь.
Муромцев. Я стану работать тем, кем меня поставят.
Родитель. Этого-то мы и боимся. С мамой.
Муромцев. Но мне…
Родитель. Не за тебя – за Марью.
Муромцев. За нее не надо бояться. Если страшно или тяжело, пусть она сама немного побоится. Страх, чтобы он исчез, надо перебороть. А для этого надо его почувствовать.
Родительница. Боже наш, откуда ты все знаешь? Ты ведь еще мальчишка.
Муромцев. Я много думал о жизни, много читал. И много жил – не в этой жизни, не сам, но раньше. В жизни моего отца и моего деда. И его деда. Ведь опыт людей не пропадает, он не умирает вместе с каждым из нас, он передается как эстафета.
Родитель. Чужой опыт не учит.
Муромцев. Учит. Иначе мы бы так и не слезли с дерева. Но – только того, кто хочет учиться. Кто ищет знания, добытые другими, кто пытается применить их в своей жизни.
Родительница. Тогда почему Марья не слушает нас, почему пренебрегает нашим мнением? У нас что, мало опыта? Слава богу, пожили. С папой.
Родитель. Было дело.
Муромцев. Мне не хотелось бы обидеть вас, но, вероятно, из прошлого мы выбираем то, что нужно для настоящего. Опыт, как и все на свете, стареет. И может быть, то, что копили вы, то, что вы считали для себя ценным, Марье не подходит. А того, что ей не хватает, нет и у вас. Но потом, со временем, придет и свой опыт.