— Эй! — послышалось из мучного облака. — Кто это?
— Почему ты не можешь быть нормальной, как все? — вопила я.
— Это ты, золотко? Ты что, заболела?
— Почему ты вечно все забываешь? — не унималась я.
Слезы жгли глаза. Я схватила коробку с макаронами и метнула в нее.
— Да ты сумасшедшая! — возмутилась мама. — Что все это значит?
— Сама сумасшедшая! — огрызнулась я и запустила утюгом, но мама была уже начеку и успела поймать его на лету.
— Симона, прекрати! — крикнула она. — Это уже не смешно!
Но я не собиралась прекращать, схватила ящик с обувью, зубной пастой и мылом и вывалила на нее. Туфли на высоком каблуке, туфли из змеиной кожи, золотые туфли, лодочки и сандалии посыпались градом. Я плакала и швыряла, швыряла…
— Да уймись ты, наконец! — испугалась мама. — Чего тебе надо?
— Мне нужна обычная нормальная мама, — простонала я, — а не такая, которая вечно все забывает.
Мама выбралась из постели. И обняла меня. Мы лежали на полу, я горько плакала, вздрагивая всем телом. Мама была совсем белая — вся в муке. Один ботинок угодил-таки ей в губу, из ранки сочилась кровь.
Она грустно посмотрела на меня.
— И что же я забыла на этот раз?
— Так, пустячок, — не удержавшись, съязвила я. — Всего-навсего нашу собаку.
— Килрой! — ахнула мама. — Я же чувствовала, что мы что-то забыли!
— Я не хочу терять Килроя! — всхлипнула я.
— Не беспокойся, малышка, с ним все будет в порядке, — большая мамина рука погладила меня по мокрой щеке. — Мы его разыщем, старушка.
Но голос у нее был печальный, будто она и сама себе не верила. В этот миг объявился Ингве с двумя огромными чемоданами и в дурацкой шляпе на затылке.
— Ну и видочек у вас! — пробормотал он.
Мы поехали в Веллингбю, вдруг Килрой еще там. Мама взяла машину Ингве — крошечный желтый «фиат» — и гнала как сумасшедшая. Сам-то Ингве был тихоня: ездил так медленно, что мама от нетерпения подпрыгивала на сиденье. Ингве, в свою очередь, не выносил маминого лихачества, поэтому и остался дома.
— Езжай осторожно, — напутствовал он маму.
— Ну, парой вмятин больше — невелика беда, — поддела я его.
Было воскресенье, пригревало солнце, на деревьях лопались почки и весело щебетали зяблики, синицы и дрозды. А по улицам катили неведомо куда полчища автомобилей.
— Ну, народ! Ездят как черепахи! — возмущалась мама, бросая машину то влево, то вправо, так что я непрестанно каталась по заднему сиденью. — Неудивительно, что они засыпают за рулем, врезаются в столбы и все такое.
Наконец мы добрались до нашего старого дома. Странно, но он уже казался мне чужим. У подъезда стояла фру Энгман. Под мышкой у нее был наш старый ковер. Увидев нас, она жутко смутилась и не знала, куда его девать.
— Вот, вытрясти хотела, — пролепетала она.
— Можете взять себе этот старый половик, дорогая фру Энгман, — сказала мама. — Мы его нарочно оставили.
— Что ж, спасибо, — пробормотала соседка.
— Вы Килроя не видали? — спросила я.
Нет, она не видела. В квартире его тоже не оказалось. В комнатах витал тяжелый дух прошедшего праздника. Пол был усыпан объедками. У стены стоял колченогий стул в стиле Карла Юхана. Мебель почти всю разобрали. Мама сняла хрустальную люстру и взвалила ее на плечо, как рюкзак.
— Надо забрать, раз никто на нее не позарился.
На обратном пути я держала люстру. Она позвякивала на поворотах. Только этот звук и нарушал тишину. Мы были расстроены, но не решались говорить о том, что было на душе. Мама старалась ехать помедленнее: вдруг я замечу Килроя где-нибудь на улице.
Но его нигде не было.
Мы объехали полгорода. Словно нам обеим не хотелось возвращаться в пустой дом, набитый ящиками и тюками. Мы останавливались у Хумлегордена и других парков, вдруг Килрой забежал туда. Может, он прибился к другим собакам, тогда ему не так одиноко, предположила мама.
В Гэрдете было полно собак. Огромные слюнявые зверюги и безобидные песики, похожие на длинношерстных морских свинок. Мы с мамой разделились и пошли искать.
Когда я вернулась, вокруг мамы собралась толпа. Она стояла, вцепившись в какого-то белого шпица, весьма отдаленно напоминавшего Килроя. Рядом возвышался мужчина в зеленом охотничьем пальто и кепке. Его вытянутая физиономия пылала от злости.
— А ну, отпусти мою собаку, косоглазый! — вопила мама и сверлила мужчину дикими желтыми глазами.
Незнакомец отступил было на шаг. Он и в самом деле слегка косил. Лицо его еще больше побагровело.