— Отчего же мне не выслушать хорошего совета?
— Меня радует такое настроение духа, — возразил Граба. — Вероятно, Самурский передал тебе мои слова насчет избрания тебя в предводители. Я ему ответил то, что теперь повторю тебе в глаза: «Пану Константину Паливоде нужно прежде переменить образ жизни, примириться с матерью, прогнать дармоедов, которые разоряют его и отнимают дорогое время; если Бог поможет, и он сделается человеком в полном значении этого слова, то мы с радостью готовы его выбрать даже в губернские предводители».
Паливода сконфузился, покраснел и немного обиделся.
— И так вы находите, — сказал он в явном замешательстве, — что я действую не так, как должно?
— По моему мнению — да; и тебе это говорю прямо в глаза. При чужих я, может быть, сумел бы защитить тебя; но в глаза я должен порицать твои поступки. Ты молод, силен, способен, богат, а у тебя нет лучшего занятия, как развратничать, пить, играть в карты и кормить дармоедов, поощряя их праздность? А твое обращение с матерью?
— В этом, мне кажется, я не должен никому давать отчета.
— Извини, Богу и людям человек должен отдавать отчет во всех своих поступках. Бог поверяет совесть человека, следовательно, и люди должны судить его поступки, потому что из мелочных действий составляется целость общественной жизни, а ты подаешь дурной пример.
— Но кто вы такой, — с горячностью спросил Паливода, — что смеете учить меня?
— Я твой доброжелатель, человек старше тебя опытом, и обязан по совести сказать тебе правду.
— Но я об этом не прошу вас!
— Я даю тебе ее непрошеную: ты можешь ее принять или отвергнуть, как тебе угодно. Ты имеешь доброе сердце, товарищи тебя баламутят — мне жаль тебя; подумай о себе… Я пришел сюда с самыми лучшими для тебя намерениями.
— Благодарю вас, — сказал, покручивая усы, Паливода, — но…
— Я чувствую, — подхватил Гарба, — что ложный стыд удерживает тебя выслушать мнение, с которым ты внутренне согласен. Ты сделай это незаметным образом; прежде всего перемени род жизни, помирись с матерью, и первый проси у нее прощения. Ну, скажи откровенно, счастлив ли ты жизнью, которую ты теперь ведешь? Среди этого омута не находят ли на тебя минуты тоски, сомнения, даже отчаяния? Насыщает ли тебя кутеж и пустая болтовня? Считаешь ли ты счастьем бурю света? Скажи?..
Паливода склонил голову, замолчал, потом поднял ее и со слезами на глазах спросил пана Грабу, избегая прямого ответа:
— Но почему вы противитесь моему предводительству, хотя я не добиваюсь этого титула?
— Потому, что вся суть не в титуле, любезный пан Константин. Предводительство есть великое и прекрасное бремя; но хватит ли у тебя сил нести его?
— Конечно, скажу вам, я справлюсь не хуже теперешнего нашего предводителя.
— Отлично! Наш предводитель имеет только титул предводительский. Но подумал ли ты, что значит быть предводителем дворянства в полном значении этого слова? Хватит ли у тебя сил и терпения бороться со связями, с родными, отвергать просьбы друзей, иногда даже стращать их; следить за делами сирот и вдов в опеке, за делами других сирот — крестьян в отношениях их к помещикам? Довольно ли у тебя стойкости, благоразумия и хладнокровия, чтобы отстаивать блага уезда, поддержать в нем доверенные твоей совести, порядок и справедливость? Наблюдать за собою и за другими, жаловаться, когда нужно, ссориться, когда этого требует совесть, преследовать грабителей и мошенников, которых придется выметать из всех углов: хватит ли у тебя для этого сил? Скажи!..
Паливода не знал, что ответить; но по лицу видно было, что истина проникла в глубину его сердца, ему только стыдно было сознаться.
— Я по всему вижу, что ты не можешь быть избранным, несмотря на усердные старания твоих друзей; зачем подвергаться вернейшей неудаче?
— Неудаче?
— Без всякого сомнения! Лучше вперед отказаться от кандидатства.
Когда они договаривали эти слова, то пан Самурский вместе с паном Пруцким после крикливой конференции в первой комнате вошли с лицами разъяренными и предвещающими грозу.
Пан Пруцкий был молодой человек, который дрался на четырех поединках и был на восьми дуэльных завтраках. Он смело подошел к пану Грабе, оттолкнул Паливоду, который его удерживал и запальчиво закричал:
— Ваши извинения и извороты ничему не помогут. Вы обидели пана Константина, нелестно отзываясь о нем при пане Самурском, а в лице его вы обидели и его друзей, от имени которых я требую от вас удовлетворения.
Граба с улыбкой сострадания посмотрел на пана Пруцкого, потом на Паливоду; последний был сильно сконфужен, стоял молча и кусал с досады усы.