На душе у нее творилось что-то непонятное: не чаяла увидеть Милешкина и в то же время какая-то неуверенность, путаница в мыслях, тревога… Что она скажет в первую минуту мужу, как ей вести себя и как он посмотрит на столь неожиданное ее появление? Удальцы тоже сидели за столом мокрыми галчатами, серьезно и настороженно смотрели на хвойный лес, на пустые палатки. Ничего не спрашивали у матери, между собой не разговаривали, каждый думал о своем.
— Скоро папа вернется, — первой заговорила Люсямна, — а на столе чашек немытых гора и ужин надо варить. Лохматый дядька наварит так, что в рот не возьмешь.
Девочка собрала чашки и ложки, вспугнув рой мух, понесла к речке. От горшка два вершка, а шагаёт степенно, смело, как будто давно проживает в таборе геологов, привыкла, стала хозяйкой.
— Петруша, чего рот разинул, мух ловишь? — крикнула среднему брату. — Догоняй меня!
— Вот так доча растет! — повеселела мать. — Вырастет, непременно будет председателем колхоза. И то правда, удальцы-молодцы, хватит нам рассиживаться. Вернется Милешкин с работы голодным, и, если увидит пустой котел, ему будет не до нас.
Людмила спросила у Бурого, который хряпал топором дрова для костра, чем он собирается кормить рабочий люд. Бурый показал запасы провизии: солянку в банках, концентраты в пакетах…
— Ленков и хариусов ловим, — не хотел прибедняться повар.
Людмила взяла нож и отправилась вдоль берега по зарослям шиповника и таволги. Нарезала она какой-то крупной сочной травы, обдала ее кипятком и принялась варить зеленый борщ. Удальцы и Бурый вертелись вокруг Людмилы на одной ноге. Парень успевал и дело делать (он по велению Людмилы передвигал на тагане ведра с места на место, регулировал жар костра) и без умолку рассказывал, какой работяга Тимоха Милешкин — механик буровой машины, как партия ищет на трассе подземную речку. По теории речка должна быть, а на практике ее что-то пока не видно. Вдоль железной дороги поднимутся заводы и фабрики — нужно будет много воды.
Ужин сварился; вымыты чашки и стол. Где-то в лесу послышался натужный гул. Милешкины подумали, что летит вертолет, но парень воскликнул:
— Батька ваш катит на вездеходе!.. Ну, Милешкин, не ждал, не гадал и сна хорошего не видал, а в князья, бродяга, попал! — радовался парень, как будто лично ему привалило счастье.
Люсямна поправила свою короткую прическу, вытерла подолом платья Мишуткин нос и прерывистым шепотом сказала ему:
— Папа едет, не балуйся…
Людмила смахнула с себя передник-мешковину, с волос — косынку, там и здесь похватала расческой упрямые волосы и от внутреннего волнения ярко зарделась лицом.
Гул нарастал, под ногами Милешкиных подрагивала земля. Из кустов вывернулась приземистая рычащая машина с грязными гусеницами, в хвое и листьях. В тесном кузове сидело много бородатых, чумазых мужчин, очень похожих друг на друга.
Вездеход заглох возле табора, мужчины спрыгивали на землю.
— Папка мой! Как мы долго ехали к тебе!.. — Люсямна первой узнала отца, стиснула своими ручонками его обожженную соляром, искусанную до шрамов гнусом руку, прижалась к руке щекой и замерла, ни на кого не глядя, никого не слыша, только чувствуя запах и теплоту жесткой отцовской руки. И тот, забыв о мальчишках и Людмиле, робко гладил густые волосы девочки, приговаривая:
— Доча моя, родная моя… — Голос его был хрипловатым, срывающимся, лицо сделалось трогательно нежным.
Подошла к мужу Людмила и пересохшими губами проговорила:
— Здравствуй, Милешкин, не ждал?.. Удальцы-молодцы, что же вы насупились, перед вами — отец!
Ребята, конечно, тоже узнали Милешкина, но отчего-то не могли принять за своего отца. Домой на побывку он приезжал всегда побритым, подстриженным, обрызганным дорогим одеколоном — праздным и молодым появлялся Милешкин в Павловке. А теперь перед детьми он в какой-то серо-грязной робе, прожженной и порванной; голова обросла длинными, всклокоченными волосами; а там, где лицо не заросло, заволдырилось от укусов комаров и оводов. Было отчего смешаться ребятам — впору не к отцу бежать, а пятиться.
Мужчины стояли полукругом и молча смотрели на Милешкина, словно тоже не узнавали его, смотрели на Людмилу, на удальцов. В их глазах — доброта и глубоко скрытая грусть. Они, конечно же, смотрели на Милешкиных, а думали о своих детях и женах. Мужчина средних лет, с кожаной сумкой и пистолетом на боку, взял на руки Мишутку, спросил, как его звать, и поцеловал: у Егорова, старшего геологов, тоже был в Хабаровске сынишка, ровесник Мишутки.