Она носила странное, редкое, какое-то удивительное имя - Казимира. Владимир где-то вычитал, что оно означает "миротворица, сказительница, проповедница". В точности - его бабуля. Она умела следить за собой. Всегда подтянутая, с прямой осанкой, не сломленной ни годами, ни судьбой, корректно одетая. Именно корректно: ни кричаще, ни бедно, ни вычурно. Строгие платья, подчеркивающие на удивление хорошую фигуру, блузки с бантами, прямые темные юбки, удобные, крепкие туфли. В сущности, бабулей-то ее назвать было никак нельзя, несмотря на очень и очень солидный возраст. Владимир ни разу в жизни не видел ее растрепанной. Свои хорошо сохранившиеся, но совершенно седые волосы она носила в крутых кудряшках. И всегда улыбка, ласковое слово - для всех. Наверное, он бы не удивился, будь она по происхождению графиней, если б не знал, что это не так. Целеустремленная, немного резкая, обладающая незаурядной энергией, она и сейчас могла отстаивать свою точку зрения в споре, ни на секунду не давая спуску собеседнику. Когда он смотрел на нее, диву давался: в ней будто жила огромная сила, и такое чистое, кристальное внутренне достоинство и самодостаточность, что она будто была из другого мира. Не из этого, серого, который он видел каждый день. Наверное, так и было. Она была из прошлого... Владимир всегда удивлялся, как она умеет видеть людей. Вот так, почти сходу. А ведь можно жить с человеком двадцать лет и не знать, с кем живешь... А еще он обожал слушать ее истории. Она была способна рассказывать их часами, да так захватывающе, что он забывал обо всем.
Бабуля любила слушать записи Лемешева на допотопном проигрывателе. Она закрывала глаза и нежно, меланхолично улыбалась. Погружалась в дни молодости. Этот сильный голос волновал ее до сих пор, необычайно. Какие-то интонации проникали в самое сердце, заставляя его сладко вибрировать. То ли плакать хотелось, то ли обнять кого-то крепко... Собирала старинных кукол. Их у нее было очень много. Они стояли на шкафу, на столах, на спинке дивана. Это создавало какую-то странную, дореволюционную атмосферу уюта. Когда Владимир садился на диван в окружении нарумяненных красоток из фарфора, едва ли не ощущал себя в этой компании еще одной куклой... Он любил бывать у бабули.
По правде сказать, она пришла в ужас, когда узнала, куда внук пошел служить. Какое-то время не разговаривала с ним. Он не понимал - почему. Насколько знал, в их семье никогда не было репрессированных, инакомыслящих и предателей родины. Дед, муж бабушки, погиб в Испании в декабре 1936 года. Она была совсем молодой, но замуж снова так и не вышла.
Внука приводил в восторг лексикон бабушки. Она говорила такие слова, как: "остуда", "батюшки-светы", не "святы", а именно "светы", "давеча", "притулиться", "елоза" - это о нем в детстве, "булошная". Вот туда она часто посылала полковника Владимира Ивановича. Как в детстве, так и сейчас.
Внук смог растопить сердце бабули после ее "остуды" к нему. Потому что знал слабые струнки ее женской души. Володю она обожала, все, что ей хотелось - это простить. Все женщины любят тайну и красивых мужчин. Он не сомневался: она будет ждать его у окна. Поэтому подъезжал непременно на такси. У фарцовщиков приобрел черные очки. Их завозили в "комки" из Тайваня. Но он выбрал самые лучшие, с рук. И темно-синий отутюженный костюм. В руках - непременная охапка гвоздик. Увы, иные цветы из Азербайджана не везли. В таком виде он был похож на настоящего разведчика. Она так любила этот невинный антураж! Володя рассказывал о службе в самых романтических тонах. Если б она знала, какими будничными, бумажными, "скушными", выражаясь ее языком, делами он там занимается! Как "дрючат" его начальники! Разумеется, тогда он был просто лейтенантом. Когда он входил с охапкой цветов, она неизменно спрашивала: "Какой сегодня пароль?". И он без запинки отвечал. Она заливисто смеялась, как девчонка. И спрашивала, а не страшно ему выдавать государственную тайну? Он целовал ее в дряблую, чуть подрумяненную щеку и говорил, что с ней - хоть в огонь, хоть в воду. Потом они долго болтали в кухне, наевшись хрустящими, ажурными блинами.
Он знал, в следующий раз бабуля так же будет ждать его у окна. Но не догадывался, что в эти мгновения сердце ее сладко замирает от трепета, потому что он так напоминает ее отца! Та же легкость шага и воздушность движения. Открывается дверца такси... открывается дверка коляски...
- Самойлов! - властно обратился полковник Семенов к юному лейтенанту. - Остаешься за старшего. Отсюда - ни шагу. Приказ знаете. Подведете меня - пожалеете.
У него возник план. В ту самую секунду, когда он смотрел в народ за окном и внезапно отчетливо увидел свою бабулю. Его обдало холодом. Она держала под руку какого-то странноватого вида мужичка. Его все окружили, смотрели на него, обращались к нему...
Полковник бросился к охраняющим периметр. Взял двух бойцов, объяснил, что надо делать. Действовать надо было очень быстро.
Толпа похожа на гигантский нарыв. Еще немного - и беда. Ребята войдут скальпелем, а он... он - будет анестезией. Полковник Владимир Семенов чувствовал, что задача практически невыполнима. Но другого выхода нет. Он не смог убедить свою мать и бабулю в абсурдности того, что происходит. Как же он сейчас найдет аргументы для тысячи таких, как они?! Где те слова, которые станут волшебной палочкой-выручалочкой? Или нужно что-то совсем иное?! В этот миг он не думал о риске. Потому что там была его бабуля. И как она покинула своих бесчисленных кукол, чтобы идти тут, с маршем протеста? В голове крутилось навязчивое, сталинское: "Дорогие братья и сестры!". Нет, не то, не то... Это сейчас там ограждение, шлагбаумы и аж два охранника в бронированных будках. А тогда ничего не было. Номинально - стояла тумба около метра высотой, просто обозначающая проезд.
Одним прыжком барса полковник вскочил на нее. Сейчас толпа докатится до него и смоет с тумбы неодолимой силой цунами.
Выстрелил в воздух. После этого могло быть все, что угодно. Но толпа просто замерла и уставилась на него. Бросил пистолет себе под ноги. Он звякнул об асфальт. Крикнул:
- Я тут служу!
И махнул рукой в сторону окон с односторонней видимостью. Он знал, что все они сейчас ощетинились дулами автоматов. Стволы, стволы в ряд. Но никто здесь этого не видит и не знает.
Что он потом говорил, он не помнил. Но чувствовал то же, что и в бою. Острый ком в животе, ни грамма страха, сумасшедшую силу. Он не знал, что говорил, но инстинкт из неоткуда добывал слова. Люди слушали жадно. И, как в бою, он знал: он может лишь победить. Или умереть. Только здесь противник тысячеголов.
- Разойдитесь! Всю правду знать нельзя.
Он видел пытливые глаза. И вдруг толпа отхлынула. Он стоял, пистолет валялся внизу. Остались лишь одни глаза - восхищенные - его бабули. Он понял, что вся ее "остуда" смыта горячим обожанием.
Она помнила свое детство, такое счастливое, светлое, будто сверкающее рождественскими огнями. Она, как принцесса, во всем белом и кружевном. Отец - строгий и важный в своем кабинете, заваленном бумагами и полным книг. Он два раза терял все нажитое. Второй - уже в двадцать седьмом году. Фининспектор с портфельчиком прикрыл его бизнес. Вот тогда сердце и не выдержало. Может, к лучшему. Что было бы с ним потом? С матерью ее разлучили. Просто приехала черная машина однажды ночью. "Воронок". Почему забрали не ее?! Больше она мать не видела никогда. И вот теперь внук служит тем, кто увез ее мать... Нет, она не обвиняет, сейчас другие времена, но все ж...