После этого и до сих пор я ни разу не пил укрепляющих средств «для поддержания здоровья». И не позволял себе роскоши съесть что-то «полезное для здоровья». Если это делается чрезмерно, то нарушает законы самой природы, и зачастую, напротив, вредит здоровью.
В тюрьме я четко обозначил для себя границы студенческого движения. Студенческое движение должно оставаться делом, которое зарождается на основе искреннего порыва, но если попытаться осуществить его, то это может привести к неприятностям. Конечно, у студентов есть право поднять какой-то вопрос, но его разрешение — совсем другое дело.
В тюрьме я понял, что студенческое движение не должно становиться профессией. Я не мог принять студенческие протесты как «опыт» для того, чтобы стать политиком.
Может быть, мои взгляды о разделении ролей между студенческим движением и старшим поколением были идеалистичными и далекими от реальности. Но не всегда идеализм не реален.
Хорошим примером может стать беседа родителей с детьми. Несчастна та семья, где родители и дети не общаются друг с другом. И несчастны те родители, которых игнорируют дети. Равно, и дети несчастны, на которых давят родители. Но не счастлива и та семья, где беседа ведется без души, только ради беседы. Общение возможно тогда, когда дети остаются детьми, а родители — родителями, когда между ними царит уважение и доверие. Но в моей молодости «настоящих отцов» в обществе было не очень много.
Жизнь в тюрьме Содэмун, куда меня привезли в июне 1964-го, закончилась в октябре того же года. В верховном суде вместо 2 лет заключения мне изменили наказание на 3 года условного освобождения. Я вышел на свободу и обнаружил, что за этот короткий срок стал знаменитым. Задержание, арест, суд, заключение, каждый раз об этом сообщалось на страницах газет.
Было и такое. Родственники со стороны матери жили в Банъяволе недалеко от Тэгу, они выращивали фрукты. Мы были такими бедными, что редко ездили к ним. С их стороны тоже почти не было вестей. И вдруг эти родственники отправили мне коробку яблок, но мне запомнились не это, а адрес на посылке.
«Город Сеул. Район Енгсан. Ли Мён Баку».
Позже я узнал, что они прочитали статью в газете про меня, им стало жаль меня, и они отправили мне яблоки, не зная, какой у нас адрес. Они знали только то, что мы уехали из Поханга и живем в Сеуле, где-то в районе Енгсана, поэтому так и написали: «Сеул, Енгсан, Ли Мён Баку». Я был настолько знаменит, что коробка с яблоками все равно дошла до нашего захудалого жилища в районе Хечанг.
Когда я восстановился в университете, мне, с учетом моего «опыта», сказали, что я могу окончить, не сдавая выпускных экзаменов. Конечно, я был этому благодарен, но все же мне была не по душе политика университета поскорей избавиться от проблемного студента. Я не мог допустить, чтобы ко мне так относились. Тем более что в тюрьме я много занимался по специальности.
Я сказал, что мне не нужны оценки ни за что, я подходил к каждому профессору и говорил, что буду сдавать экзамен. В университете удивлялись, говоря, что в первый раз видят студента, который отказывается от оценок, которые ему ставят автоматом. Преподаватели должны были из-за меня еще раз составлять экзаменационные вопросы, принимать экзамен, проверять работы, тратить свое время, но никто из них не выказывал раздражения. Я ходил по кабинетам профессоров и сдавал экзамены. В тюрьме я, можно сказать, готовился к экзаменам, поэтому и оценки были хорошие.
Выбор в президенты студенческой ассоциации и события 3 июня, побег и время в тюрьме — за этот год я пережил многое, и чувствовал себя как та куколка, у которой появились крылья.
Были изменения и у нас дома. Как только я перешел на 4 курс, второй брат нашел двухкомнатный домик в районе Хечанг, и наша жизнь в комнатушке на Итэвоне закончилась. Может, потому что мать поняла, что теперь я могу подняться сам, она, являвшаяся главной опорой в моей жизни, решила позволить мне жить самостоятельно. За те 20 лет, с тех пор, как мать вернулась из Японии, у нее не было ни одного спокойного дня, и здоровье ее было подорванным. Какой же диагноз получила бы она, если бы, как я в армии, она прошла медосмотр? Весь ее организм ослаб, особенно сердце было больное из-за постоянных переживаний и тяжелого труда.
Мать пришла ко мне на свидание в тюрьму только один раз. В конце сентября 1964 года. Я не мог появиться перед матерью в одежде заключенного, она итак страдала из-за того, что ее младшего сына осудили. Я попросил у тюремщика разрешения переодеться в гражданскую одежду и вышел в комнату для свиданий.