В этот момент лицо Саныча перекосило злобой, и он замахнулся на жену. Тайка от неожиданности взвизгнула, Лёха ринулся разнимать родителей, а Пушок вдруг заорал:
— Эврика!!!
— Что это значит? — Тайка повернулась к нему.
— Не знаю. Один мужик так в кино кричал, когда ему в голову приходила хорошая идея, — коловерша немного смутился, но его круглые жёлтые глазищи все равно горели задором.
— Что за идея? Выкладывай! А то, не ровен час, они и правда друг дружку прибьют.
— Срочно хвали их! — Пушок затанцевал у неё на плече, перебирая когтями. — Говори всё, что угодно, только чтобы приятное.
— Э-э-э… — Тайка озадаченно потёрла переносицу. — Дядь Саш, какая у вас рубашка красивая! Тёть Марин, у вас так чудесно волосы лежат… А чем вы их укладываете? Лёха, а сыграешь нам на гитаре? Ты ж такой крутой музыкант!
Как ни странно, комплименты сработали. Трое задир замерли и принялись озираться по сторонам, словно пытаясь вспомнить, чем они только что занимались. А несколько листков разлад-травы пожелтели, съежились и отпали от стебля.
— Не останавливайся! — прошипел Пушок. — Сейчас она вылезет!
— Кто? — Тайка, признаться, ничего не понимала, но хвалить растерянных хозяев дома продолжила. За вкуснющую запеканку, за узорные доски для разделывания (Лёха с детства любил выжигать по дереву), за стулья и стол, которые Сансаныч сделал своими руками… ведь, как говорится, был бы человек, а за что похвалить его — найдётся.
— А вот и она, смотри! Кикимора-раздорка! — Пушок спрыгнул с её плеча на пол.
Тайка и ахнуть не успела, а коловерша уже сгрёб когтями нечто живое и верещащее, похожее на поросшую мхом корягу с чёрными глазами-бусинками. Похоже, разлад-трава росла прямо из тщедушного тельца кикиморы — мясистый стебель начинался где-то между лопаток.
— Хвали, ну! Ещё чуть-чуть осталось! — Пушок прижал раздорку лапой к полу и хищно оскалился. Та в ужасе запищала, и ещё несколько покрытых паутиной побегов засохли и отвалились.
А дальше Тайке хватило буквально пары фраз: Марину Андреевну она похвалила за чудесные георгины и флоксы, росшие в палисаднике, Сансаныча — за настойку из черноплодной рябины (по осени он собирал её со всех кустов по соседям, а потом делился с каждым заветной баночкой), а Лёху — за то, что тот всегда вступался за слабых.
Кикимора-раздорка, взвизгнув, рассыпалась в труху. Никаких зловредных лоз не осталось и в помине. Дом был чист.
— Бр-р-р, что за ерунда? — шепнул Лёха, мотая головой. — Мне показалось, будто я увидел какие-то… джунгли.
— У вас кикимора завелась. Но всё уже в порядке, — Тайка улыбнулась. — А если они вдруг опять начнут ссориться, просто подойди к ним, обними и скажи маме, что она у тебя самая красивая. А папе — что он сильный и мудрый. Вот увидишь, они будут рады и тоже начнут говорить добрые слова. Тогда в вашей семье больше никакая раздорка не поселится.
— Так просто? — кажется, Лёха ей не поверил.
— Вообще-то, это не так легко, как кажется. Но стоит однажды начать, и потом с каждым днём будет всё проще.
— Лады, я попробую, — он тряхнул головой, а Марина Андреевна, словно очнувшись ото сна, захлопала глазами:
— Ой, а чего же это мы ждём? Давайте скорее запеканку есть, пока не остыла!
— Значит, говоришь, Пушок её нашёл? — Никифор задумчиво поскрёб в косматой бороде. — Выходит, и от нашего оглоеда польза есть. Где он, кстати?
— Спит без задних ног, — улыбнулась Тайка. — Обожрался запеканкой.
Она совершенно не злилась на коловершу. Во-первых, тот действительно заслужил угощение. А во-вторых, Марина Андреевна столько всего наготовила, что они и за три дня не съели бы.
— М-да… давненько у нас в Дивнозёрье раздорок не видели. Видать, из города за кем-то приволоклась… А может, и сама завелась, кто знает…
— Они что ж, как тараканы? От грязи заводятся?
Никифор усмехнулся:
— А ведь правда твоя — от грязи. Да только не обычной, а вслух сказанной. От слов обидных, от громкого крика и несправедливых оскорблений. Как начнут люди друг к дружке по пустякам цепляться да ссориться, так и зарождается под половичком у них маленькая раздорка — словно семечко бросили, а оно взяло да и проклюнулось. Слушает их, растёт, побеги выпускает. Потом глядишь — уже всю избу разлад-травой затянуло. В листьях обида копится, цветы гневом цветут да паутиной ненависти покрываются. Зато хорошие слова и хвала этой раздорке — что дуст для вредителей.
Тайка вдруг нахмурилась:
— Слушай, Никифор, а чего это вы с Пушком сегодня с утра устроили? Никак решили у нас тут тоже раздорку завести?