— Так тебе и надо, — фыркнул домовой. — Будешь знать, как не слушаться. Сейчас я тебе ещё тёртую редьку с медком сделаю.
— Ой, не надо! Терпеть не могу редьку.
— Надо-надо! — поддакнул Пушок. — Уж мы тебе не дадим разболеться. Вечером Никифор ещё баньку растопит, а я тебя веником, веником! Чтоб знала!
— Сейчас я сама тебя веником! — сдвинув брови, Тайка угрожающе чихнула, и коловерша на всякий случай отодвинулся подальше. — Слушайте, всё это понятно, но я же не просто так по лужам бегала. Дед Фёдор позвонил, что приболел. Ну я и испугалась — а вдруг у него опять сердце прихватило? Это потом только выяснилось, что простуда…
Пушок с Никифором переглянулись и хором заявили:
— Но шапку всё равно могла бы надеть.
М-да, когда эти двое объединяются, спорить с ними становится совершенно невозможно. Ещё и редьку вонючую поставили прямо перед носом, пфе!
Тайка поджала губы и отставила чашку на блюдечко.
— Я подожду, пока остынет. Горячо.
— Ты не ной, а пей давай, — домовой приложил мохнатую ладонь к её лбу и покачал головой. — Жар у тебя немалый, однако, сбить надо…
— Эх, а мы с Алёнкой хотели сегодня до леса дойти. Говорят, в этом году лесавки раньше времени проснулись, первоцветы выпустили, а тут их снегом и засыпало. Хотели им пледиков отнести и термос с какао, чтобы не замёрзли.
— Дома сиди! — буркнул Никифор, а Пушок добавил:
— Мы сами отнесём. А ты ещё успеешь до приключений дорваться, неугомонная наша.
— Какие уж теперь приключения дома-то… — Тайка шмыгнула сопливым носом.
Стоило ей только сказать это, как вдруг в окно кто-то настойчиво забарабанил.
Вот такая она — жизнь ведьмы-хранительницы Дивнозёрья: даже когда болеешь, приключения — раз! — и найдут тебя сами.
Никифор раздвинул шторы и открыл окно, впуская на террасу уже знакомых Тайке диких коловерш — чёрно-белую Ночку, Пушкову зазнобу, и серого Дымка — его извечного соперника.
Влетев, Дымок первым делом нацелился на пряники в вазочке на столе и облизнул пышные усы, а Пушок, перехватив его взгляд, насупился и, подвинув вазочку поближе к себе, рявкнул:
— Чё надо?
— Простите, что без предупреждения, — Ночка вежливо раскланялась. — У нас тут важное дело, Пушок. Нам без тебя никак не справиться.
— И без твоей ведьмы, — Дымок, ухнув, перевалил через подоконник мешок — с него самого размером.
Тайка только сейчас заметила, что морда у серого коловерши была вся расцарапана, как будто тот совсем недавно с кем-то подрался.
— Что это вы притащили? — она осторожно потрогала мешок пальцем, и тот вдруг пошевелился, а изнутри донеслось угрожающее кудахтанье, в котором Тайка не разобрала ничего, кроме приглушённых ругательств.
— Не «что», а «кого», — Ночка на всякий случай отодвинулась от агрессивного мешка подальше. — Мы поймали жар-птицу! Настоящую!
— Ерунды не говорите, — недоверчиво хмыкнул Никифор. — В Дивнозёрье жар-птиц отродясь не водилось. Они же сквозь вязовое дупло пролезть не могут — от их огненных перьев дерево сразу воспламеняется. И мешок ваш тоже сгорел бы вмиг.
Пушок, услыхав такие новости, закатил глаза и попытался было упасть в обморок, но, вспомнив, что при Ночке показывать слабину не стоит, всё же удержался на лапах, покачнулся и упавшим голосом произнёс:
— Они же это… враги. Забыли, что я вам рассказывал? Жар-птицы ненавидят коловерш. Они ещё во времена моего детства с Кощеем спутались и ему служили. И вы тащите к нам в дом эту гадость?!
— Погоди, Пушок, не нервничай. Никифор же ясно сказал: это не может быть жар-птица, — Тайка снова чихнула, пнув стол и едва не расплескав чай.
— Не верите! Посмотрите сами! — Дымок плюхнул свою ношу на пол, мешок раскрылся, и оттуда выбралось… нечто.
Тайка, не удержавшись, прыснула — настолько нелепым выглядело это странное создание. Вот представьте себе цыплёнка, но не жёлтенького и пушистого, а уже подросшего: голенастого, нескладного, с куцыми крылышками и с очень большими круглыми глазами на маленькой голове с длинной шеей. Вот примерно такую птичку им и притащили. С той лишь разницей, что это общипанное чудище было размером побольше иной взрослой курицы. Его красные, жёлтые и оранжевые перья торчали во все стороны, на лапках сверкали золочёные, будто покрытые фольгой когти, макушку украшал золотой же гребешок, а на кончике куцего хвоста то и дело вспыхивали маленькие язычки пламени.
— Мерзавцы! — звонко прокудахтала эта цыпа. — Где это видано, чтоб посреди бела дня честных птиц в мешок совали и волокли невесть куда! Я требую извинений! И это как минимум!