— Ну, спасибо за чай и за компанию. Эх, хороши у тебя пироги, дивья царевна. Особенно те, что сладкие. Хотя с капустой тоже ничего.
Тайка тихонько фыркнула: её до сих пор забавляло, что суровый дикий воин оказался таким сладкоежкой.
— Заходи как-нибудь ещё, — она вручила Яромиру с собой пакетик шоколадных конфет (его любимых, конечно же!).
— Так ты зови — и приду, — улыбнулся он. — А то пока вот только дядька Никифор в гости приглашает…
Домовой на этих словах закашлялся, но было уже поздно: Тайка всё поняла, схватилась в гневе за полотенце да так и застыла с ним в руках.
Потому что одно дело негодяя Пушка по кухне гонять, но Никифор — это же совсем другое. Всё-таки не какой-нибудь балбес пернатый, а серьёзный и обстоятельный домовой. Был когда-то…
— Ты не хочешь объясниться? — строго спросила она у Никифора.
Хотя что тут объяснять? Всё было и так понятно: это заговор! Самый настоящий.
Домовой вздохнул, поковырял пол носком лаптя и, опустив взор, пробурчал:
— А неча мусор из избы на ночь глядя выносить. Примета дурная. И гостя на ночь глядя выпроваживать тоже не след. Праздник ведь нонче!
— Какой ещё праздник? — опешила Тайка.
Признаться, она совершенно потеряла счёт дням — только знала, что каникулы уже закончились и её день рождения тоже миновал.
— Как это «какой»? — Пушок вынырнул из-под тёплого пледа и сладко потянулся. — Щедрый вечер, конечно. Или, как нынче принято говорить, Старый Новый год, во!
В этот миг часы как раз пробили полночь, и Тайка, отложив полотенце, заулыбалась:
— Ой, а я и забыла… Пойдёмте, что ли, во двор на луну смотреть? У меня хлопушки остались, давайте их бахнем!
Ей совсем расхотелось ругаться на друзей. Ну напортачили со святочными гаданиями — подумаешь, бывает! Правда же хотели как лучше. Тем более, что Яромира она и впрямь была рада видеть, только сама позвать в гости отчего-то стеснялась. Он ведь не абы кто, а воевода царской дружины, у него, небось, куча важных дел…
— Так я это, останусь? — дивий воин мял в ладонях шапку, словно не зная, что с ней делать дальше.
— Ну, конечно, — Тайка, краснея, сунула ему в руки хлопушку.
Они оделись потеплее и высыпали во двор. Луна была огромная и жёлтая, как кусок хорошо вызревшего сыра. В воздухе кружился лёгкий снежок, Пушок ловил его на язык и так искренне сокрушался, что тот похож на сахарную пудру, а, поди ж ты, — не сладкий, что Тайка окончательно перестала дуться. Они взрывали хлопушки, жгли бенгальские огни, подставляя ладони под холодные искры, перекидывались снежками и ели конфеты, которыми скрепя сердце поделился Яромир. Тайка сияла от счастья. Она даже не стала морщиться, когда Пушок запел по-своему, по-коловершьи. Потому что ну какой Щедрый вечер без песен! Она не знала, что будет дальше, — и не хотела гадать. Но ясно было одно: этот холодный январь в Дивнозёрье запомнится ей на всю жизнь. Потому что никакие холода не страшны, когда нас согревают радостный смех и тепло дружеских объятий.
Спасти коловершу!
— Пушочек, обедать! — Тайка разложила по тарелкам хрустящую жареную картошечку.
За печкой никто не отозвался. Неужели ещё дрыхнет, негодник? Ну, сколько можно спать!
— Пушо-о-к! — она позвала громче.
Опять тишина. Пришлось самой лезть на печку, будить.
Коловерша, как оказалось, не спал, а просто склубочился, завернувшись в одеяло так, что одни глаза наружу торчали.
— Не хочу есть, — он скорбно вздохнул.
Тайка почесала в затылке: к такому повороту жизнь её не готовила.
— Ты, случаем, не заболел?
— Я здоро-о-ов, — простонал Пушок таким голосом, как будто прямо сейчас собрался помирать.
— А у нас, между прочим, сегодня на обед картошечка, грибочки солёные, пирожки с вареньем. Вишнёвым, твоим любимым.
Уши коловерши на мгновение встали торчком, но сразу же вяло поникли.
— До пирожков ли нынче? У меня, можно сказать, жизнь не удалась.
— Да что случилось-то? — Тайка упёрла руки в бока. — Рассказывай уже.
Коловерша пошевелил обвисшими усами:
— Ах, оставь меня, Тая. Иди, ешь свою картошечку. Тебе хорошо питаться надо, расти… а со мной, считай, всё кончено. Я уже мёртв внутри!
Домовой Никифор выбрался из погреба, водрузил на стол большую банку солёных огурцов и, вытерев со лба пот, наябедничал:
— Он со вчерашнего вечера такой, Таюшка-хозяюшка. Любовь у него, панимашь!
— Какая ещё любовь?