– Зачем она вам? – удивились все.
– Я собираю справки, – сказал он печально и гордо. – У меня их уже восемьдесят шесть, и среди них есть уникальные.
Собиратель ушел провожать рассказчицу о верблюжьей справке и был сама влюбленность. Он уважительно держал ее под руку мертвой хваткой и искательно улыбался широкой эмалированной улыбкой.
Возвращаясь, я твердо решил, что болезнь эту стоит описать.
Весь год я много ездил, и в одном северном городке мне посоветовали повидать известного врача-коллекционера.
На нажатие кнопки; откликнулся звонок где-то в глубине квартиры, послышались шаркающие шаги, подозрительное «кто там?», бдительный расспрос, и загремели четыре засова. Сухонький старик небольшого роста узнал, кто меня прислал, и усадил за стол.
– О моей коллекции книг по медицине вы знаете? – обеспокоенно спросил он.
Четыре тысячи книг на восьми языках (сам он знает лишь один) и несколько тысяч газетных вырезок. Но главная научная ценность коллекции, сказал он мне, затаенно улыбаясь, совсем не в книгах, а в листочках, вложенных в каждую из них. На листочке коротко написаны его мысли по поводу изложенного в книге. Я проглотил вопрос о методе прочтения книг на незнакомых языках и присмотрелся к нему внимательней. Коллекцию уже многократно пытались украсть, сказал он (и вздрогнул), но главное, что очень часто он читает в иностранных журналах цитаты из написанного им на листках – без ссылки на него (и вздохнул). Поэтому на всякий случай он держит все эти книги в мешках в подвале, а ключи носит с собой. Но цитирование листков продолжается.
Интересно, что сотрудники на мои осторожные вопросы сказали, что они всё знают и понимают, но старик – превосходный диагност, и мания его носит чисто домашний характер. Они же и рассказали мне, что такое завершение собирательства вполне логично? Известен коллекционер старинного венецианского стекла, который уже несколько лет стоит, отказываясь сесть, а спит лишь на боку, часто и тревожно просыпаясь. Он уверяет, что часть тела, на которой сидят, сделана у него из тончайшего хрупкого стекла, и очень бережет этот ценнейший экспонат.
Постепенно я понял, что коллекционирование – высокая маниакальная страсть. Люди собирали открытки, авторучки, значки, плакаты, карандаши, чашки, штопоры, письма. Я видел женщину, собирающую любовные письма. У нее уже полный чемодан, на днях она покупает второй.
Ключи, замки, вазы, случаи. Можно коллекционировать цитаты, этикетки от спичек, сырков и чая, папиросные и сигаретные пачки, пуговицы, камни, афоризмы, мундштуки, зажигалки, репродукции. Я нашел одного собирателя анекдотов, это самый счастливый человек на планете. У него двенадцать огромных бухгалтерских книг. Анекдоты он перенумеровал и составил каталог из одних номеров. По вечерам он листает его и тихо смеется.
Говорят, что Форд собрал у себя коллекцию автомашин разных стран и годов. Собирать такую коллекцию не каждому по карману, но идея эта легко проникла в текстильную промышленность. Прошлым летом на одной научной конференции я видел женщину в платье, где на желтом фоне были нарисованы несколько десятков моделей машин.
Есть любители книг с автографами – однообразие дарственных надписей нарушается чрезвычайно редко. (Я видел книгу Омара Хайяма с надписью «Сонечке от автора» и датой прошлого года.) Это косвенно связано с любителями знаменитостей, собирающими фотографии и имена. А так как спрос рождает предложение, то появились и давно существуют люди, поставляющие ценные реликвии, подлинность которых не оставляет сомнений только у приобретателей.
Попытаемся приблизительно сформулировать основные законы течения этой высокой маниакальной болезни. Само собой очевидно, почему мы собираем коллекции: они расширяют узкие пределы существования, сообщают ему всемирность, широту и ощущение размаха. Помните у Блока:
Раковины, выловленные бутылки, экзотические виды, старые мореходные карты. Однако есть в каждом собирательстве непременные общие черты – основные законы, честь формулировки которых автору хотелось бы застолбить.
Закон основной и первый: главное в коллекции – возможность ее показывать и о ней упоминать.
Закон второй и тоже основной: единственная цель коллекции – приумножение ее, покуда теплится жизнь. А поскольку сформулирована цель, она сама собой оправдает средства, – этот афоризм, как ясно теперь каждому, придумали не тираны древности, а тихие собиратели. Поэтому так не любят приглашать коллекционеров в дома, где есть предметы их страсти.
И третий – печальный, но существующий закон: чем интеллектуальней коллекция, тем реже хозяин пользуется ею. Не верите? Посмотрите, как ежевечерне ласкает монеты нумизмат, а владельца библиотеки вы когда-нибудь заставали за чтением? Он бегает по букинистам или сидит у приятелей, выманивая редкую книжку: «Только почитать, честное слово, с возвратом».
Манию коллекционирования проницательно и точно описал некогда Павлов. Он ввел понятие рефлекса цели – инстинкта, от рождения сопутствующего человеку.
Рефлекс, или инстинкт цели, – это, по Павлову, «стремление к обладанию определенным раздражающим предметом, понимая и обладание, и предмет в широком смысле слова». Такое стремление к цели движет и математиком при решении сложной задачи, и геологом – при обследовании новых мест, и историком – при объяснении белых пятен прошлого. Инстинкт цели – постоянный спутник жизни каждого человека, могучая побуждающая сила творчества, любых дел и самого существования.
Но все– таки «из всех форм обнаружения рефлекса цели в человеческой деятельности самой чистой, типичной и поэтому особенно удобной для анализа и вместе с тем самой распространенной является коллекционерская страсть -стремление собрать части или единицы большого целого или огромного собрания, обыкновенно остающееся недостижимым».
Осколки чашек, цветные стеклышки, разновидности горных, лесных и домовых эхо, записи тишины, стихи бездарностей, идиотские объявления, засвеченные негативы красивых видов – только человек может собирать такие коллекции. Очевидно, суть заключена в стремлении, а смысл – дело десятое.
Но позвольте, тогда это поразительно напоминает… (дальше отрывок из книги психиатра Малиновского):
«… Взглянем на того ограниченно помешанного старика, который собрал груду мелких камней, обломков и черепков; видите, он обдувает, чистит и сторожит их; если выходит из комнаты, то с величайшим беспокойством прячет их, озираясь во все стороны, чтобы никто не увидел; торопится возвратиться в комнату и, возвратившись, опять бежит к своей груде камней и черепков, пересчитывает их, руки его при этом занятии трясутся; когда гуляет он, то подбирает лоскутки и обрывки тряпок, клочки бумаги, небольшие обломки фарфора и все это приносит с собой и опять радостно собирает новую груду камней и обломков и узлы тряпок…»
Перечитав это прекрасное описание, я представил себе разъяренные лица тысяч коллекционеров и испуганно зажмурился… Но не спешите, не спешите бросать в автора камни: он тоже коллекционер, тоже маньяк-собиратель, тоже простодушно уверен в познавательной ценности и жгучей интересности его собрания. И вполне осведомлен, как сложна и опасна жизнь тех, кто уже что-нибудь собрал.
В конце прошлого века в Париже был убит известный коллекционер экзотических марок. Врагов у него не было, богатства – тоже. Проницательный сыщик (сам собиратель!) обнаружил только исчезновение из коллекции одной чрезвычайно редкой марки Гавайских островов. И вскоре убийца (коллекционер!) был пойман. «Что делать, – уныло сказал он, – я не мог жить без этой марки».
Павлов писал, что рефлекс цели в его собирательском проявлении чем-то сродни пищевому инстинкту – общему для всего живого. Павлов назвал пищевой инстинкт «главным хватательным рефлексом». У коллекционирования тоже есть «хватательные» проявления – именно поэтому музейные экспонаты охраняются стеклом, креплениями и бдительными старушками, которые спят, но знают: коллекционер не дремлет. Кроме того, Павлов справедливо отметил совпадение периодичности коллекционного проявления с пищевым – после очередного захвата (пищи или экспоната) наступает временное успокоение и равнодушие. А потом оба инстинкта опять властно побуждают к действию.