Мне попадались коллекционеры замков, чемоданов, запахов, безумных проектов, теорий и гипотез. Среди собрания последних выделялась книжечка, доказательно излагающая мысль: на нашей планете тепло оттого, что она при вращении согревается трением о свою земную ось. Тут наличествовала хоть и бредовая, но ясно выраженная мысль. А вот еще из той же коллекции будто бы научных гипотез: «После возникновения первичного живого в соответствующих условиях из неживого живое и дальше по тем же законам стало возникать из неживого, но уже при посредстве живого. Живое создает только условия для превращения неживого в живое».
– О чем это по-вашему? – спросил меня хозяин, сумрачно глядя из-под очков.
– О том, что живые существа должны есть, – робко сказал я. – Больше ни о чем, только очень сложно выражено.
– Верно, – сказал хозяин. – Больше ничего нет. А на этом пытались строить науку.
Я промолчал. Вчерашние трагедии становились историческим фарсом.
К коллекционерам «сдвинутых» гипотез тесно примыкали (и дружили сними) собиратели того, что с древних пор сочиняет человек, подменяя временно отсутствующее знание.
Тут было бесчисленное количество разнообразных домыслов: о том, что птицы образуются из смолы хвойных деревьев и морской воды; о червях, которые в аду едят грешников, образуясь из гниения грехов этих же грешников; о пантере, распространяющей после сна такое благовоние, что сбегаются все звери (а она их поедает); о птице феникс, самое себя сжигающей (а в пепле червячок, и из него растет новая птица феникс). Тут были и современные сумасшедшие идеи (не в благородном, а в патологическом значении этого слова): о превращении пшеницы в рожь и ячмень, пеночки – в кукушку, а сосны – в ель, и другие. А с полгода назад я был у аккуратного сухого старичка, который уже много лет собирает… чужие ошибки. Он любовно показывал мне листки, заполненные бисерным почерком и аккуратно пронумерованные. Говорил он быстро и жадно:
– Вот, прошу, картина Сурикова «Покорение Сибири». Казаки стреляют на ней из кремневых ружей, а они появились на сто лет позднее! Тогда были только фитильные! Промашечку дал великий художник, ан уже не исправишь. Или вот: революционные матросики в восемнадцатом году поднимают в кинофильме флаг с серпом и молотом. Но тогда было просто красное полотнище! К регалиям надо относиться внимательно.
Мне сначала очень понравилось знание этим старичком разных деталей, но что-то настораживало в его ласково-жадной интонации. А он продолжал:
– В романе Толстого «Князь Серебряный» кидают пригоршни золота, а его тогда в ходу не было, были только серебряные копеечки! Но это классики, до них с поправочкой не дотянешься. А заметили: в фильме «Секретарь райкома» девушка преследует фашиста и все время стреляет из нагана. А ведь в нагане всего семь пуль и на ходу не перезарядишь! Что подумает зритель о секретаре райкома, если в фильме такая ошибка? А?
От гладкого старичка этого я ушел с чувством смутной тревоги. А друзья подтвердили: тихий пенсионер любовно искал ошибки и писал об этом в инстанции. Вот тебе и коллекционер!
Но довольно. Я закончил первую часть описания этого могучего инстинкта и аккуратно сложил обратно в ящик карточки с разновидностями коллекционеров (их у меня четыреста восемьдесят две). Посмотрел на часы – рабочий день кончен – и сломя голову кинулся по городу искать какого-нибудь свежего чудака.
А теперь, читатель, наш продолжительный отдых сменится второй половиной книги. Но начнется эта вторая половина с того, чем кончилась первая. Ибо у инстинкта цели оказалось в человеческой психике и другое, высочайшее проявление.
Когда все станет понятно, жизнь на Земле исчезнет.
В клетке у обезьяны появился новый предмет – незнакомая еда, яркая игрушка, любая вещь, неведомая ей раньше. Теперь обезьяна не успокоится, пока детально не исследует новинку – внимательно, со всех сторон, потрогает, понюхает и лизнет. И лишь потом употребит или бросит. Такую же реакцию внимания вызовет у нее неожиданный звук, свет, запах. Новизна властно будоражит мозг любого живого существа. Этот рефлекс назван ориентировочно-исследовательским, сейчас довольно детально известен даже механизм пробуждения интереса к новинке – вспомните первую главу.
Исследовательская реакция у обезьяны длится недолго. Если предмет несъедобен и безопасен, она до поры до времени, а то и насовсем забудет о нем.
Но человек, что в корне отличает его от младших братьев, живет на свете не исключительно чтобы есть, избегать опасности и воспроизводить себя в потомстве.
Поэтому естественный ориентировочный рефлекс невероятно удлинился у нас во времени, стал изумительной чертой психики и разума, яркой особенностью тех, кто от рождения обладал им в высокой степени или развил усилиями воли. Начало его – удивление, продолжение – любопытство.
Дочерью удивления и любопытства назвал физик де Бройль всю современную науку. И пояснил, что удивление и любопытство – это скрытые движущие силы, обеспечивающие ее непрерывное развитие.
А искусство? Разве не высокое удивление от мира, воспринятого по-новому и по-своему объясненного, рождает настоящих поэтов, писателей и музыкантов? Художники и скульпторы прямо воплощают на холсте и в камне то видение мира, которым они награждены. Но мы говорим о науке, области самой по себе необъятной для удивления, и обратимся поэтому к ученым.
Я всю жизнь бежал от удивления, сказал о себе Эйнштейн, у которого пожизненная страсть к познанию пробудилась, кстати, под влиянием невероятного удивления при виде стрелки компаса, ведущей себя по-живому. О, это был пример удивления и любопытства, доведенного в человеке до крайности, до ощущений мучительных и болезненных. Уже старик, признанный глава современной физики, творец нового понимания мира, он однажды сказал с глубокой и не наигранной горечью: мне бы еще успеть узнать, что происходит в падающем лифте!
Это была не пустая разговорная фраза, а следствие острой, жгучей, ненасытной душевной потребности познавать. Дальше нам предстоит поговорить, до чего эта страсть доводит одержимых, но припомним сперва, когда она начинается.
С рождения, с первых месяцев детства. А интерес к игрушкам непосредственно переходит через два года в десятки тысяч «почему», которыми ребенок осыпает взрослых. Когда дети ломают все, что попадает им в руки, потрошат кукольных лошадей и почти взаправдашние машины, это уже властно работает инстинкт познавания мира.
А потом… с соляным обозом отправляется в Москву Ломоносов, сотни «зайцев» населяют поезда, миллионы глаз уставляются в школьные доски. Дети становятся взрослыми, и часть из них (пока, к сожалению, значительно большая) выбывает из коллективной погони за горизонтом: жизненные навыки, приобретенные ими, достаточны для пропитания. Теперь они смотрят телевизор, любят хоккей и футбол, читают книги про шпионов, а на работе лишь выполняют положенное. Но в других пружина поиска закручивается еще туже, формируя характер и интересы – саму жизнь, ее цели, устремления и пути.
Любопытство, доведенное до крайности, почти до анекдота.
Датчанин Финзен, заметивший еще в молодости целительную силу солнечных лучей и потративший затем всю жизнь на создание дуговой лампы, имитирующей солнечное излучение. Он экспериментировал на себе самом, наживая язвы от ожогов, бедствуя, подвергаясь насмешкам и нареканиям. Лампу он успел создать незадолго до смерти, а умирая, с жадностью воскликнул: «Если бы я мог присутствовать на своем вскрытии!»
Такое любопытство до последнего вздоха – не редкостное исключение, красивая иллюстрация к теме, а закономерность, – известная всем, кого коснулась горячка исследований.