Оказывается, есть! Это полноправная часть, той наследственно закрепленной программы действий, которую принято называть инстинктом оборонительным. А нападение, захват – естественная часть борьбы, которую ведет живое существо, чтобы уцелеть, и оборона в чистом виде – такое же проявление этой программы; как и агрессия.
Ты возразишь, читатель, ты скажешь: стоит всмотреться в себя лично и в наше человеческое окружение, чтобы убедиться: мы совершенно миролюбивы, у нас нет стремления убивать и захватывать.
Конечно, его нет. А стремление полностью удовлетворить возникающие желания, доказать свою правоту, убедить окружающих в мыслях, которые кажутся очевидными? Существует рефлекс цели – побуждающая сила поступков (для получения ли земных благ или осуществления идеи), а разве активная настойчивость не является его исполнительным мотором?
И еще. Вспомни, читатель, какими эмоциями ты реагируешь на сопротивление окружающих твоим желаниям, стремлениям и мыслям. Но ты человек, читатель, нормы человеческого общения позволяют тебе, несмотря на раздражение и даже гнев, пользоваться одним лишь оружием – трудом, убеждением, словом.
Вот здесь-то и начинается главное! Произошло следующее. Идеи Фрейда остались бы в пределах науки, плодотворно обсуждались бы и переосмысливались, в них вносились бы коррективы (воображение очень уж далеко заносило его – и он считал, что лишь законы психологии, а не законы истории и экономики движут человечество), не случись вот что: его идеи пригодились буржуазной политической идеологии.
Ничем не брезгуя, буржуазные, а вскоре фашистские «популяризаторы» брали от него все, что удавалось, чтобы приспособить его гипотезы к популярному оправданию насилий, совершаемых на планете. Они пользовались всем подряд: перечислением жестоких черт, доставшихся нам от предков, всей грязью, которую поднимали Фрейд и его ученики из глубин подсознания пациентов.
Нарисованный Фрейдом напор из глубины мозга темных устремлений стал широким оправданием будто бы неизбежных насилия и войн. Но ведь убийственные войны – не результат суммирования агрессивных стремлений каждого отдельного человека, а продукт всего человеческого общества, которое толкнули на эти войны группы людей, обладающих властью, средством заставить участвовать всех в их действиях и аппаратом пропаганды для внушения соответствующих идей. Войны – тема обсуждения для социолога и экономиста, а идеи ученого – только ширма.
Однако стоит ли превращать дерзкого мыслителя в наивную овечку, которую остригли злые волки – толкователи? Разве сам Фрейд не понимал, о чем он говорит и что утверждает? Он понимал прекрасно! Но борением общественно разумного сознания с черными желаниями он пользовался как психологическим инструментом познания человеческой природы – познания, и только.
Фрейд построил чисто исследовательскую психологическую модель нервных программ и связей, ошибки этой модели вскрываются дальнейшими поисками уже других ученых, а ценные гипотезы и факты (он был проницателен, этот человек без иллюзий и шор) служат психологии в их чистом виде, освобожденные от толкований, в которых он часто преувеличивал.
Вскрыв природу человеческой психики, равно богатую как добром, так и злом, Фрейд, в сущности, любил и принимал человека таким, каков он есть, – представлял его без иллюзий и фаты, пудры, розовой краски и приглаживания. С эгоизмом в его разнообразных проявлениях, с многочисленными низменными побуждениями и порой темными чертами. Любовь к придуманному, прикрашенному человеку легка и полна равнодушия, ибо тоже придумана и прикрашена. Видеть человека открытыми глазами и ориентироваться на его подлинную, реальную, а не сочиненную психику – значит строить в отношении его осуществимые, а не воздушные планы и любить его реальной любовью.
. Ум Фрейда с легкостью создавал мифы. О первобытной, например, основе религии – будто бы дикари, съев некогда главу рода, отца, потом обожествили его память. О страхе, первично возникающем у каждого человека при родах, и масса других. Здание, построенное на песке умозрений, без основы точных, добытых опытом и измерением фактов, беспрерывно требовало подпорок, и Фрейд с легкостью изобретал их. Среди этих подпорок были не только сочиненные мифы, но и ценные догадки. Кстати, и о возможной сущности сновидений и неврозов догадывались до него некоторые мыслители. Впрочем, вопрос подобного приоритета исчерпывающе пояснил ученик и биограф Фрейда: «Однако существует разница, сверкнула ли истина, как искра гениального ума, в афоризме и затем снова погрузилась в океан заблуждений или же она становится систематическим достоянием науки, чтобы никогда более не исчезнуть».
Из психологических гипотез с необходимостью должен был последовать метод лечения (ведь Фрейд был врачом), и метод был создан. Теоретическая схема психики, нарисованная всего двумя инстинктами и борением порожденных ими влечений с цензурой сознания, закономерно и логично подсказывала путь лечения.
Длительными расспросами, анализом сновидений и выслушиванием исповедей – непрерывного потока воспоминаний о событиях, страстях и эмоциях – врачу следовало обнаружить, опознать некогда загнанное цензурой в подполье влечение, стремление, душевную травму и, объяснив ее больному, тем самым провести через его сознание, освобождая запертую психическую энергию, которая в противном случае изливалась бы по другим каналам, создавая искажения психики, нервные болезни и параличи. Больной должен был многократно – в течение нескольких лет – с глазу на глаз беседовать с врачом, выяснявшим тайные пружины его страхов и нервозности. Методу психоанализа нельзя было научить показом (присутствие третьего искажало тон разговора), метод можно было лишь понять, опираясь на доверие к учителю, чтобы потом самому, на ощупь исследовать психику больного. Были ли у психоаналитиков победы? Безусловно. Только они, возможно, объяснялись внушением, которое исподволь производил врач. Но это уже совершенно иной метод, и механизмы излечения тут совершенно иные, а вовсе не освобождение психической энергии. Были и счастливые случаи прямого выхода врача-охотника на «психическую занозу».
Спешу оговориться: медицинская часть учения Фрейда совсем не была врачебно бесперспективной. Вовсе нет: прежде чем назначить лечение, любой невропатолог тщательнейшим образом выслушивает рассказы больных, ибо от вида душевной «занозы» сплошь и рядом зависит характер лечения. Разработанный психоаналитиками метод расспросов и восстановления мысленных цепочек болезненной психики вполне нужен врачам и может использоваться ими.
Однако вытекшая из необычных (спорных, но плодотворных) психологических идей, эта лечебная методика представилась последователям – Фрейда, законченным, единственным и последним методом, уже не содержащим в себе обещаний развития и изменения. А в любой науке окончательность – символ и синоним тупика.
Интересно, что об этом догадывались уже ученики Фрейда. Впрочем, они облекали свое подозрение в почтительную форму: как же так, Фрейд все сделал сам и не оставил ничего, что могли бы открыть мы. Эта непохожесть на обычные пути науки настораживала не зря – дальше действительно было некуда идти.