В конце прошлого века гашиш пробовали французские поэты Бодлер и Готье. Надо сказать, что галлюцинации от наркотиков вообще очень тесно связаны с воображением и зависят от уровня развития идущего на это искусственное временное безумие. Вот почему описания поэтов очень отличались от того, что видел средневековый наркоман. Бодлер писал, что пережил чувство неопределенного безгрешного счастья, почувствовал осуществимость любых своих мыслей, увидел и ощутил вечность. Запахи, звуки, шорохи и прикосновения нарастали и приносили ощущение полного слияния с природой. Шорох листьев дерева, писал он, – это ваш шорох, вы становитесь этим деревом.
Готье был более конкретен. Он писал, что тело его стало невесомым, окружающие превратились в полулюдей-полурастения, их расплывчатые фигуры поворачивались и извивались. В рассеянном свете кружились бабочки с крыльями-веерами. Распространяли изумительный запах гигантские, насквозь прозрачные цветы. При этом он продолжал видеть окружавшую его обстановку комнаты: спинка кресла вибрировала и рокотала, каждый предмет касался его и отступал, кровать поднималась и двигалась, излучая свет. Одновременно он видел грифонов, сатиров и монстров – они прыгали вокруг и были похожи на ожившие рисунки (это интересно показывает, что самые причудливые создания фантазии все-таки лепятся из реальных деталей нашего окружения или пользуются уже разработанными, имеющими графическую реальность предметами). У чудовищ были лица знакомых. Потом по комнате проехал живой локомотив с телом ящера, хвостом змеи, покрытый чешуей и с двумя крыльями. Он видел и самого себя – второго. Причем обоих ощущал очень ясно, и оба они испытывали друг к другу симпатию. Ему казалось, что такое состояние длится сотни лет, хотя понимал одновременно, что реально это невозможно. Опьянение продолжалось пятнадцать минут. За это время он еще успел поговорить со стенами (шепотом, ибо звуки собственного голоса казались ему невыносимым грохотом). Несколько сот голосов, исходящих от стен, исправно отвечали ему (тоже громовым шепотом).
Еще один психический яд был обнаружен в священных мексиканских грибах. О них писал еще в шестнадцатом веке просвещенный францисканский монах де Саагун, автор книги об истории и обычаях разграбленной и уничтоженной испанцами древнеамериканской культуры. Высушенные грибы теонанакатл индейцы ели, собравшись в круг, после магических заклинаний жреца – церемониймейстера. Саагун описывает уже результат этого ритуального пиршества: «…некоторые танцевали, плакали, другие, еще сохранявшие рассудок, оставались на своих местах и тихо покачивали головами. В своих видениях они наблюдали, как погибают в сражениях, пожираются дикими зверями, берут в плен врага, становятся богатыми, нарушают супружескую верность, как им разбивают головы, они превращаются в камень или мирно уходят из жизни, падают с высоты и умирают…» А потом индейцы обменивались своими видениями – так сегодняшние дети рассказывают друг другу содержание фильмов.
Культ священного гриба, загнанный католической церковью в подполье (все святые отцы склонны запрещать непонятное), все-таки не исчез, и в пятидесятых годах уже нашего века один из белых путешественников уговорил индейцев глухой деревушки допустить его к ритуальному пиршеству. Забавно, что состоялось оно в тесной хижине, где был алтарь с католическим распятием – религия отцов и вера, насажденная силой, мирно соседствовали здесь. Старуха бормотала заклинания, но все это было лишь звуковым сопровождением к главному – в несколько рядов лежали высушенные грибы. Кроме Вэссона (таково имя путешественника) к ритуалу был допущен его спутник – фотограф. Съели по двенадцать грибов. Некоторое время Вэссон противился наплывающим видениям, потом сдался. Возникали причудливые цветные орнаменты, объемные залы с колоннами из сверкающих камней, готические дворцы, ярко освещенные пейзажи. Что касается чувств, ему казалось: вот-вот откроется что-то главное, невероятно важное, начало всех начал, нечто вроде смысла существования. Но видения перешли в сон.
С помощью Вэссона грибы попали в лаборатории. Впрочем, нет – сначала к ботаникам. Их научились выращивать и разводить. Прежде чем выделить из них вещество, рождающее галлюцинации, химик Гофман испытал воздействие грибов на себе. Через полчаса после приема все окружающее обрело мексиканский характер. Напрасно Гофман противился, пытаясь сохранить нормальное видение мира. Перед глазами крутились красочные индейские орнаменты, лицо врача, наклонившегося, чтобы измерить ему кровяное давление, стало типичным лицом ацтекского жреца (Гофман писал, что не удивился бы, увидев в руках своего преображенного друга не прибор, а ацтекский жертвенный нож из вулканического стекла). Потом наплыв быстро меняющихся красок и абстрактных картин затопил сознание полностью. Через шесть часов он очнулся. Это не было пробуждением от обморока, а напоминало скорее возвращение в привычную обстановку из диковинного, но абсолютно реального другого мира.
Из священных теонанакатлей было выделено галлюциногенное вещество, названное псилоцибином – от латинского названия грибов. Тут-то и начало выясняться главное: химическое строение псилоцибина оказалось родственным веществу, незадолго до опытов Гофмана обнаруженному в мозгу – серотонину. Мы еще поговоpим подробнее о химии мозга, а сейчас только отметим вот что: в сложнейшем обмене вещества, непрерывно происходящем в нейронах, глии и ликворе (жидкости, омывающей мозг), важную роль играют так называемые индольные соединения, основа которых – индол – служит как бы костяком, остовом, на котором надстраиваются различные соединения мозгового обмена. И одно вещество из этого индольного братства оказалось структурной копией (не абсолютной, но очень похожей) психического яда грибов. Не в подмене ли их кроется причина галлюцинаций? Наверно, химическая цепочка отравления психики гораздо сложней, но причина коренная – возможно, сходство молекул.
Так человечество стремительно приблизилось к обоснованной идее, что безумие – чисто химическая проблема. Обнаруженное сходство с серотонином дарило исследователям необычайно интересное толкование других экспериментов с грибами – псилоцибин принимали разные люди, и психика их (она неповторимо индивидуальна) взрывалась по-разному. Искажались лица, двигались и кривились предметы, вокруг плясала мозаика цветовых пятен, раздваивалось сознание (один из исследователей увидел себя актером, играющим в комедии, второй «он» сидел в партере и все это наблюдал), возникали идеи преследования или чрезмерное внутреннее спокойствие, неожиданно пробуждалась необъяснимая, неестественная откровенность. Так, писатель Мишо говорил о себе вещи, которые раньше стыдился бы сообщить даже близким. (Это не было чувство общения с вагонными попутчиками, которые сойдут и навсегда исчезнут из жизни – всем знакомы такие поездные откровения. Нет. Мишо, придя в себя, объяснял самовыворачивание полным безразличием к будущему.) Но вот странная и простая слуховая галлюцинация: испытуемый долго и отчетливо слышал знакомую музыку. Гендель и Моцарт. Галлюцинаторное воспроизведение архивов памяти! Ясно было и раньше, что галлюцинации не возникают из ничего, что это калейдоскопическое смешение наших знаний и впечатлений. Но так прямо и без искажений? Это сделал псилоцибин, где-то в тайных глубинах, возможно, подменивший серотонин в замочной скважине к хранилищам памяти.
Существуют и вещества, прямо влияющие на сферу чувств. В старой Скандинавии были отряды воинов, которых называли берсерками (от слова, означающего незащищенную грудь – берсерки сражались без щитов). Перед боем они ели ядовитые грибы (или пили их настой), после чего лица их краснели и распухали, они впадали в неописуемую слепую ярость, взвывали, как дикие звери, кусали края своих уже ненужных щитов и бросались в битву, рубя налево и направо, не разбирая своих и чужих, кроша мечами людей, изгороди и скот. Это вызывалось затемнением сознания с приступами звериной злобы. Напитки берсерков были запрещены.