“В таком-то году, — ответил старик, — я уехал на корабле, принадлежавшем такому-то. Судно потерпело крушение, но я спасся на рее с некоторыми из моих спутников. Мы попали на какой-то остров и оставались там несколько дней без еды, так что чуть не умерли с голоду. Однажды волны выбросили на берег дохлую рыбу. Мои товарищи отказались есть ее, так как боялись, что она чем-нибудь отравлена, но я испытывал такие страдания, что не побоялся этого. “Если я умру, то найду покой, — говорил я себе, — а если останусь в живых, то лишний раз наемся”. Поэтому я поднял рыбу, несмотря на уговоры моих товарищей, и стал пожирать ее сырой. Но едва лишь мясо попало мне в желудок, точно огонь зажегся у меня в спине и разлился горящим столбом по всему хребту. Пламя распространилось по моему телу и с тех пор не дает мне покоя. В таком состоянии я нахожусь по сей день”. А с того времени, как старик съел эту рыбу, прошло уже много лет».
Мы упоминали...[159].
Выше мы привели рассказ про Исмаилуйю ибн Ибрагима ибн Мирдаса. Мне говорили, что в триста семнадцатом году[160] он действительно приехал из Калы в Оман, но путешествие это продолжалось сорок восемь дней. В этом же году из Серендиба приехал некто Каван; это на его корабль, а не на корабль Исмаилуйи была наложена пошлина в шестьсот тысяч динаров.
Со слов этого Кавана мне передавали следующий рассказ:
«Когда я был в Ханфу, багбур, царь Китая, привел меня однажды в сад, простиравшийся на двадцать джарибов[161]. Там росли нарциссы, левкои, анемоны, розы и всякие другие цветы, и я удивлялся, видя, что и зимние и летние цветы цветут одновременно в одном и том же саду. “Как тебе это нравится?” — спросил меня царь. — “Все, что я видел до сих пор чудесного и прекрасного, не может с этим сравниться”, — ответил я. — “Все, что ты видишь, — сказал царь, — все деревья и цветы сделаны из шелка”. При этих словах я присмотрелся и, действительно, увидел, что и листья и цветы сплетены, сшиты, связаны из китайского шелка. Но глядя на них, никто бы не усомнился, что это настоящие деревья и живые цветы».
В Андамане Великом[162] есть большой золотой храм. В нем находится гробница, которую особенно почитают туземцы, они и этот золотой храм возвели из благоговения к ней. Жители обоих островов ездят на поклонение к этой гробнице. Они называют ее могилой Сулеймана, сына Давида, — мир им обоим! Сулейман будто просил всемогущего и великого бога поместить его могилу в такое место, где люди нашего времени не могли бы ее найти. Аллах всевышний избрал для этого Андаман и поместил туда могилу Сулеймана. Никто из побывавших на том острове не возвращался к нам назад. Я слышал от одного путешественника, ездившего в Страны Золота, будто в Сенфине он видел человека, который когда-то попал в Андаман с другими моряками. Всех его товарищей островитяне съели; спасся только он один, и от него-то и дошел до нас этот рассказ.
Моряки неоднократно рассказывали мне о жемчужине, которую прозвали «Сиротою» за то, что она в целом мире не имеет себе подобной. Самый сведущий из рассказчиков передавал мне следующее:
«Жил в Омане честный и добродетельный человек, по имени Муслим ибн Бишр; занимался он тем, что снаряжал водолазов на ловлю жемчуга. Сначала у Муслима было кое-какое имущество, но от водолазов у него не было никакой прибыли, так что все его состояние ушло, и остался Муслим без средств, без запасов, без одежды и без всего, что можно было бы продать, если не считать ножного браслета в сто динаров, принадлежавшего его жене. “Одолжи мне этот браслет, — сказал ей ибн Бишр, — я найму водолазов, и, может быть, Аллах всевышний поможет мне”. — “Ах ты этакий! — закричала она. — Ты не оставил нам ни запасов, ни средств к жизни; мы пропали, обнищали... лучше прожить этот браслет чем, потопить его в море!” Но муж уговорил ее ласовыми речами, взял браслет, продал его, нанял водолазов на все вырученные деньги и выехал с ними на ловлю. Водолазы поставили ему условием, чтобы работа их продолжалась не больше двух месяцев; на этом и порешили.
Пятьдесят девять дней водолазы ныряли за жемчужинами, но в раковинах, которые они вылавливали и открывали, ничего ценного не оказывалось. Но на шестидесятый день они нырнули во имя Иблиса[163] — да проклянет его Аллах! — и выловили раковину, из которой извлекли жемчужину большой стоимости; быть может, цена ее равнялась всему, чем владел Муслим с тех пор, как жил на свете. “Вот, — сказали водолазы, — что мы нашли для тебя во имя Иблиса, да проклянет его Аллах!”. Но Муслим взял жемчужину, раздробил ее и бросил в море. “Что ты за человек! — закричали наемники. — Ведь ты обнищал, пропал, ничего у тебя не осталось. Попадается тебе вот такая жемчужина, может быть, в тысячу динаров, и ты разбиваешь ее!” — “Слава Аллаху! — ответил Муслим. — Разве я могу пользоваться деньгами, добытыми во имя Иблиса? Я уверен, что Аллах — благословен всевышний! — не одобрит такого дела. Эта жемчужина попалась нам только потому, что Аллах всевышний хочет нас испытать. Всякий, кто услышит ее историю, убедится в том, что вера моя непоколебима; а если бы я воспользовался ею, каждый из вас, конечно, последовал бы моему примеру и нырял бы только во имя Иблиса — да проклянет его Аллах! Такой великий грех не покрыть и самым большим барышом. Клянусь Аллахом, я и за все жемчужины в море не впутался бы в такое дело. Ступайте, нырните еще раз и скажите так: “Именем Аллаха и его благословением!” Водолазы нырнули, как приказал Муслим; и прежде чем в этот день, последний из шестидесяти, была прочитана молитва на закате, им попались в руки две жемчужины: одна “Сирота”, а другая гораздо ниже ее качеством. Обе жемчужины отнесли ар-Рашиду[164]. “Сироту” он купил за семьдесят тысяч дирхемов, а меньшую — за тридцать тысяч. Муслим вернулся в Оман со ста тысячами дирхемов, построил себе громадный дом, купил поместье и много земли; дворец его и теперь известен в Омане».