— Не попытавшись?..
— Отрицать?! — прервал меня доктор Вейвальд сурово. — О нет! Даже если бы такая попытка сулила малейшую надежду на успех, она показалась бы мне недостойной, ибо я чувствовал себя в ответе за трагический исход приключения, которое хотел пережить и не пережил лишь по своей трусости.
— Я хотел бы довести дело до конца, пока еще не стало известно о смерти Редегонды, — сказал ротмистр. — Сейчас ровно час ночи, в три состоится встреча секундантов, в пять все должно решиться.
И снова я кивнул в знак согласия. Холодно откланявшись, ротмистр удалился. Я привел в порядок бумаги, вышел из дому и поднял прямо с постели двух моих знакомых из главного окружного управления, один из них был граф. Объяснив в нескольких словах лишь самое необходимое, чтобы заставить их поторопиться, я спустился на главную площадь и стал ходить взад и вперед под неосвещенными окнами комнаты, где лежало тело Редегонды. Мной владело такое чувство, будто я иду навстречу своей судьбе.
В пять часов утра, в маленьком лесочке, вблизи того места, где я впервые встретил Редегонду, но так и не решился заговорить с нею, мы стояли друг против друга, ротмистр и я.
— И вы застрелили его?
— Нет, моя пуля пролетела у самого его виска. Он же попал мне прямо в сердце. Как принято говорить, я был убит наповал.
— О-о-о! — простонал, я бросив растерянный взгляд на странного собеседника. Но никого не увидел. Скамья была пуста. Можно было даже подумать, что все это мне померещилось. Только тогда я вспомнил, что вчера в кафе было много разговоров о дуэли, на которой некий ротмистр по имени Тейергейн застрелил доктора Вейвальда. Эта весть огорчила наше провинциальное общество, однако то обстоятельство, что фрау Редегонда в тот же день бесследно исчезла вместе с одним молодым лейтенантом, дало повод для грустных шуток. Кто-то высказал мысль, что доктор Вейвальд, отличавшийся редкой скромностью и благородством, отчасти по своей воле принял смерть за другого, более счастливого соперника. Что же до появления призрака Вейвальда в Городском парке, то оно было бы куда более впечатляющим и необычным, если бы я встретил его до рыцарской гибели его двойника. Не стану скрывать, мысль несколько передвинуть события и тем самым усилить впечатление вначале показалась мне весьма заманчивой. Все же, по зрелом размышлении, у меня возникли опасения, что, слегка изменив порядок событий, я навлеку, на себя упреки в мистике, спиритизме и прочих страшных вещах. Я предвидел вопросы, не выдумка ли мой рассказ, и более того, мыслимы ли вообще подобные случаи, и знал, что в зависимости от ответа меня объявят либо духовидцем, либо мошенником. Что и говорить, выбор не слишком приятный! Поэтому в конце концов я предпочел описать мою ночную встречу, как она и произошла. И все-таки боюсь, что многие усомнятся в ее достоверности из-за широко распространенного недоверия, с каким обычно относятся к поэтам, хотя прочие люди заслуживают его в гораздо большей степени.
ПРОРОЧЕСТВО
Перевод с немецкого
Недалеко от Боцена, на небольшой высоте, как бы утонув в лесу, и почти неприметное с шоссе, расположено маленькое поместье барона фон-Шоттенес. Приятель, уже десять лет живущий в Меране, и с которым я вновь встретился там осенью, познакомил меня с бароном. Последнему было тогда пятьдесят лет, и он дилетантски занимался разными искусствами. Он немного аккомпанировал, довольно хорошо играл на скрипке и рояле и недурно рисовал. Серьезней же всего он в свое время занимался драматическим искусством. Как говорят, он, будучи совсем молодым человеком, странствовал несколько лет по провинциальным сценам под вымышленной фамилией. Были ли тому причиной сопротивление со стороны отца, недостаток дарования или удачи, во всяком случае барон довольно скоро бросил этот путь, чтобы, еще не слишком запоздав, поступить на государственную службу и тем последовать призванию своих предков, которое он затем, в течение нескольких десятков лет, и выполнял добросовестно, хотя и без увлечения. Но когда он, едва перешагнув за сорок лет, тотчас же после смерти отца, оставил службу, тут только обнаружилось, как нежно был он еще привязан к предмету своих юношеских мечтаний. Он велел привести в порядок виллу на склоне горы Гунчна и собирал там, особенно в летнее и осеннее время, довольно широкий круг мужчин и дам, ставивших легкие, незатейливые пьесы и живые картины. Жена его, из старого тирольского буржуазного дома, без серьезного влечения к искусствам, но умная и с товарищеской нежностью преданная супругу, смотрела на его любительство с некоторой иронией, тем более добродушной, что увлечения барона вполне отвечали ее собственной склонности к обществу. Общество, которое можно было встретить в замке, могло бы показаться строгим судьям не слишком избранным, по даже гости, склонные по рождению и воспитанию к сословным предрассудкам, нисколько не противились этому непринужденному кружку, который и достаточной мере оправдывался тем видом искусства, которым в нем занимались; к тому же имя и репутация баронской четы отдаляли от него всякое подозрение в свободе нравов. Среди других, которых я уже не помню, встречал я в замке молодого графа из инсбрукского комендантства, егерского офицера из Ривы, полковника генерального штаба с женой и дочерью, опереточную певицу из Берлина, фабриканта ликеров из Боцена с двумя сыновьями, барона Мецдольта, только что вернувшегося из своего кругосветного путешествия, придворного артиста из Бюкебурга, вдовую графиню Сайма, которая в молодые годы была артисткой, с ее дочерью, и датского художника Петерсена.