Профессор Гоклениус сел, развязал пачку писем и пробежал, бормоча, вступительные строки.
— Помечено Бутаном — юго-восточный Тибет — а именно от 1-го июля 1914 года — значит, за четыре недели до начала войны; письмо, следовательно, находилось более года в дороге, — прибавил он громко. — Коллега Иоганн Скопер пишет здесь между прочим: — Относительно богатой добычи, которую я собрал во время моего длинного путешествия из китайских пограничных областей через Ассам в неисследованную до сих пор страну Бутан, я подробно сообщу в ближайшее время; сегодня же только напишу кратко о странных обстоятельствах, сопровождавших открытие мною нового вида белого сверчка, — профессор Гоклениус указал на насекомое в бутылочке, — «который употребляется шаманами для суеверных целей и называется «факом» — слово, служащее в то же время бранным обозначением для всех похожих на европейца или человека белой расы.
Итак, однажды утром, я узнал от ламаистов-богомольцев, шедших в Лхассу, что недалеко от нашего лагеря находится весьма знаменитый тип, называемый «дугпа» — один из тех устрашающих весь Тибет сатанинских жрецов, которые, отличаясь своими ярко-алыми камилавками, считают себя прямыми потомками демона мухоморов. Во всяком случае, «дугпа» исповедуют древнюю тибетскую религию, о которой мы почти ничего не знаем, и являются потомками чужеземной расы, происхождение которой теряется во мгле времен. Этот «дугпа», как рассказывали мне богомольцы, вертя при этом в порыве суеверного ужаса свои маленькие молитвенные мельницы «самтше митшеба», то есть, существо, которое не может быть названо человеком, могущее «вязать и разрешать», для которого, короче и проще говоря, нет ничего невозможного на земле, благодаря способности обращаться с временем и пространством, как с условными представлениями. Мне сказали, что существуют два пути для того, чтобы подняться над человеческой природой: один — путь света — слияние с Буддой; другой, противоположный — «тропа, ведущая влево», войти на которую умеет лишь прирожденный «дугпа» — духовный путь, полный ужасов и страхов. Такие прирожденные дугпы встречаются — как единичное явление — во всех странах и, удивительным образом, бывают почти всегда детьми особенно благочестивых родителей. «Тут» — сказал мне рассказывавший это богомолец, «словно рука властителя тьмы прививает ядовитый побег к дереву святости»; существует лишь одно средство узнать принадлежит ли ребенок к духовному союзу «дугпа» или нет — если только вихор на черепе загибается слева направо, а не наоборот.
Я сейчас же, из чувства любопытства, высказал желание увидеть вышеупомянутого знаменитого «дугпу», но проводник моего каравана, житель восточного Тибета, жестоко воспротивился этому намерению. Он кричал, что все это глупости, в стране Бутан нет ни одного «дугпы»; кроме того, «дугпа» — в особенности же «самтше митшеба» — никогда не станет показывать белому человеку свое искусство.
Слишком упорное сопротивление этого человека становилось все более и более подозрительным, и после многочасовых расспросов мне удалось добиться от него признания в том, что он сам исповедует древнюю религию и совершенно точно знает — по красноватой окраске земных испарений, как он солгал мне — что вблизи находится «посвященный дугпа».
«Но он никогда не покажет тебе своего искусства», — заключал он всякий раз свою речь.
«Почему же?» — спросил я наконец.
«Потому что он не берет на себя ответственности».
«Какой ответственности?» — допытывался я дальше.
«Благодаря перерыву, произведенному в области причин, он мог бы быть снова вовлечен в поток перевоплощений, а то и испытать более худшие последствия».
Мне было интересно получить более подробные сведения о таинственной религии, и я поэтому спросил: «Веришь ли ты, что человек имеет душу?»
«И да, и нет».
«Каким образом?»
В качестве ответа тибетец взял травинку и связал ее узлом: «Есть ли теперь на ней узел?»
«Да»
Он снова развязал узел: «А теперь?»
«Теперь его больше нет».
«Так точно и у человека — есть душа и нет ее», — сказал он просто.
Я попробовал другим способом получить представление об его взглядах: «Хорошо, положим, что ты пробираясь по ужасной горной тропинке, шириной в ладонь, вроде той, по которой мы недавно шли, упал бы в пропасть — жила ли бы душа твоя после падения или нет?»
«Я не упал бы!»
Я думал подойти к нему иначе и показал на мой револьвер: «Если я тебя сейчас застрелю, будешь ты жить или нет?»