И тут в мой сон потихоньку начинают проникать слова из реального мира.
— От молодежь нынче пошла! Срамота! Старушка стоит, а он развалился, делает вид, что спит! Стыдобища! Вот в наше время…
Я, слегка поёрзав, открываю глаза, еще не совсем в состоянии сфокусировать зрение после глубокого сна.
— О, смотри. Делает вид, что проснулся. Неужто совесть проснулась?
Глава 3
Поворочавшись, опять закрываю глаза и слышу все тот же противный женский голос:
— А нет, погорячилась я про совесть-то. Нету ее у него.
Боооже, ну чё ты ко мне пристала? Встала бы сама! Так нет же, сидит задницей своей жирной и горланит. Стараюсь абстрагироваться от всех звуков и еще подремать. Сегодня продолжение Новогоднего марафона в «Танках», надо будет поездочиться еще, награды неплохие дают, а потому нужно чуток вздремнуть, чтоб ночью нормально игра шла.
— Ох, и молодежь нынче! — опять просто в ухо горланит тетка, сидящая со мной рядом. — Вот в мое время…
Но тут ее перебивает другой голос:
— Ну, что вы, голубушка. Зачем же так раскричались? Парень спит. Устал, наверное, может, работал в ночную смену, а может, дитё малое дома плачет, не дает выспаться. Вы же тоже молодая, помните ведь, каково это, когда у ребенка животик болит или когда он болеет. Так измучишься с детскими болячками, что стоя спишь.
Голос принадлежит женщине. Судя по всему, пожилой. Такой приятный, мелодичный, душевный. Она говорит, словно гладит тебя по голове теплой ладошкой. Так раньше нянюшки разговаривали в интеллигентных богатых семьях. Арина Родионовна, наверное, таким голосом рассказывала сказки перед сном маленькому Саше.
— Так что пусть парень поспит. Ему еще весь день на ногах, а я в собес еду, там всегда такие очереди, что я насижусь вволю.
И от этих слов, а также от голоса спокойного, тихого до того мне стыдно стало. Вот бабулечка эта думает, что у меня ребенок или работа, а я тупо рубился в «Танки» всю ночь, как дурак малолетний. Чувствую, что все, не могу сидеть.
Открываю глаза и поднимаю голову. Так и есть, рядышком с моим двойным местом стоит в проходе бабуля — божий одуванчик. В какой-то шубке из ляжек Чебурашек коричневого цвета и пушистом пуховом платке, создающем вокруг нее какое-то интересное, почти неправдоподобное сияние. Натыкаюсь взглядом на ее голубые очень мудрые и вместе с тем веселые глаза. И словно застываю на время, поражаясь, сколько добра, света и тепла излучает вся ее фигура.
Неловко приподнимаюсь и говорю ей:
— Присаживайтесь, бабушка — при этом так стою, чтобы крупная женщина, которая сидит возле меня не пролезла к окну, ведь тогда бабуля будет висеть на маленьком кусочке сиденья и даже может вывалиться в проход, если автобус резко дернет.
— Ну что вы, я постою, мне совсем не тяжело — пытается возражать старушка, но я аккуратно беру ее под руку и буквально усаживаю на свое место, а сам становлюсь в проходе.
На сиденье бабушка выглядит совсем крошечной, как маленькая девочка. Она улыбается мне, как самому хорошему своему знакомому и говорит:
— Спасибо, милый, уважил старуху. Доброе у тебя сердце, еще не успело замерзнуть.
И отворачивается к окошку, на котором мороз вовсю рисует узоры, забирая у пассажиров возможность разглядеть хоть что-нибудь в зимнем городе.
А я стою, как соляной столб и едва не проезжаю свою остановку. Уже дверь автобуса открывается, когда до меня доходит, что пора выходить, и я срочно лезу через ругающихся пассажиров на выход.
Выскочив на улицу, вздрагиваю от холода, похоже, похолодало еще градусов на пять, не меньше. С неба медленно и лениво планируют крупные, пушистые снежинки.
Автобус со скрипом закрывает дверь, и я зачем-то оборачиваюсь назад. Бабуля сидит на моей месте, окно абсолютно прозрачно вокруг ее лица, а дальше идет плотным морозным узором. Мы снова встречаемся глазами, и она мне улыбается по-доброму, словно мы с ней давние друзья. А я, совершенно неожиданно для себя, улыбаюсь ей. Не той, привычной лыбой, одним уголком рта, как улыбаюсь сейчас всем знакомым и семье, а широко и радостно, как когда-то давно, в детстве, когда моя бабушка протягивала мне конфету петушок на палочке, сделанную дедом из жженого сахара, зная, что я эти конфеты люблю больше всех других.
На долю секунды лицо сидящей в автобусе старушки размывается и мне кажется, я вижу другой лик за этим. Молодой и красивый, благостный. Такие лики у святых на старых иконах. Она поднимает руку, в цветной варежке и машет мне на прощание.
Автобус дергается, скользя по заледенелой дороге, и уезжает, окатив меня, улыбающегося от уха до уха подтаявшим снегом и облаком вонючего дыма из выхлопной трубы.
Но, как ни странно, это совершенно не портит мне настроение. До офиса идти десять минут, успею поговорить. Набираю номер, слышу в трубке долгие гудки. Ну же, возьми трубку.
— Алло, Юля! Это я. Можешь ничего не говорить. Я все скажу. Прости меня. За вчера. И за последние два года. Я сегодня как-то вдруг понял для себя одну очень интересную вещь. Но об этом потом. А сейчас я хочу у тебя спросить. Тебе может показаться это странным. Но, поверь, я совершенно серьезен. Это не шутка и не розыгрыш. Я понимаю, возможно, тебе покажется это неожиданным, но… Как ты смотришь на то, чтобы завтра…, нет, завтра же 7 января, выходной. Как ты смотришь на то, чтобы послезавтра пойти в ЗАГС и подать заявление? Я понимаю, что зима, снег, ты, наверное, хотела бы летом или осенью… Что? Да, я могу помолчать. Что? Серьезно? Ты всегда мечтала выйти замуж в день Святого Валентина? Прикольно. На эту дату и назначим. Что? Юлька! Юля! Юлечка! Любимая, не пиши, не визжи. Просто скажи мне то, что я хочу услышать. Да, Юлечка? Что? Да?!!! Да!!!
Парень счастливо смеется, и что-то говорит, подставив радостное лицо небу, а сверху мягко и пушисто сыплет снег, покрывая белым пухом и его смеющееся лицо, и остановку с людьми, и малыша, едущего на санках, и всю землю вокруг. Давая возможность завтра утром проснуться, глянуть в окно на улицу, покрытую ровным слоем белого снега, и начать все сначала, как с чистого листа.