Ей попало. Попало страшно, и она не сразу поняла, что за дело. Похоже, родители разузнали про яблоки.
— Рассказывай! — орали они.
— Как все было? Все рассказывай!
— Быстро!
— Ну!
Девочка заплакала.
— Я…
— Что?! Громче!
— Съела… Потом…
— Что потом?! Да говори! Хватит мямлить!
— Яблоко…
— Что ты мелешь? Какое яблоко?!
— Кислое.
— Ты издеваешься над нами?! Ты что, издеваешься?!
Девочка честно хотела рассказать все по порядку: как первое яблоко ей дали запить, потому что кисло. Она, глотнув, сильно обожглась и плюнула. Но ее никто не ругал, а все снова смеялись, дали горькой ледяной газировки, чтобы не жгло так во рту. Она пила еще, потом сразу уснула, потому что было поздно. Но Сашок разбудил ее и довел до подъезда…
Девочка хотела рассказать все очень подробно, как и где воровала яблоки, но мама начала ее бить. Била по лицу, с размаха, ладонью. Орала и била. Девочка упала и поняла, что родители были все-таки правы, а все остальные — нет. Родители поняли сразу то, о чем она догадалась только что: она не слушалась и теперь у нее рак.
Когда девочка упала, рак резко двинулся в животе и пополз! Он полез в бок, так что бок оттопырился, он ходил в ней — живой, в пустоте! И, уклоняясь от удара, пытался прорвать девочке бок, выйти наружу. Девочка тоже поползла, схватила папу за ногу, ловила за руки маму…
«Я больше не буду, — хотела крикнуть она. — Я больше не буду». Но губы дрожали, слезы и сопли наполнили рот, и она только пускала пузыри — и носом, и ртом, тряслась, и никак не получалось слово: «Спасите!»
Да, она хуже всех, она — дрянь, она не слушалась — все правда! Но неужели ей дадут умереть?
— Я убью тебя! — взвизгнул папа.
Ужасно — он тоже плакал, и трудно было разобрать, говорит он: «убью» или «люблю». Похоже на «люблю», но любить-то не за что, и по голосу скорее «убью». Но ведь и убивать своего больного ребенка из-за яблок он, наверное, не будет.
— Йаубювас! — изо всех сил, как заклинание, прокричала девочка распухшими неудобными губами. — Йатожеубювас! Йаубювас!
— Ах, она еще грозится! — Мама с рычанием трясла ее, красную, слюнявую, мерзкую, вылупившую безумные глаза в слипшихся мокрых ресницах. — Нет, ты слышишь, она еще грозится убить! И убьет — чтобы ее хахали смогли обчистить квартиру! Тварь бесстыжая! Мразь!
— Змееныша вырастили! Старались! Недосыпали, кормили — и вот!.. — Мама зарыдала, и теперь плакали все трое.
Это невыносимо. Родители столько старались, столько вложили в нее денег и сил, и вот она обманула их, она умирает, и все труды их пропали. Им придется рожать новую девочку, а сейчас все так дорого, и они уже не такие молодые, чтобы заниматься с ней, и у них так много работы.
— Йаубювас… — булькала девочка: пожалуйста, скорее в больницу! Может быть, ее еще можно спасти.
— Это я убью тебя, своими руками! — Мама душила ее, а у самой текли слезы, и девочка готова была умереть немедленно, лишь бы родители перестали плакать.
В больницу ее отвезли только утром. Всю ночь она дрожала, зажав подушкой живот, раскачивалась, баюкая себя, и беззвучно шептала пересохшим ртом: «Я-люблю-вас-я-люблю-вас-я-люблю-вас-я-люблю-вас…»
Утром плакал уже только папа. Он бессильно поскуливал, кривя лицо, сморкался, пил воду. Затихал вроде, но горе распирало его, и он снова заводил тихо: «Ой-ой-ой…»
Будущая мама Магдалины молча обняла его. Теперь, когда она знала, что у нее рак, ей казалось странным, что она не заметила раньше, каким чудным стал живот.
Рассекреченный рак вовсю гулял внутри, бодал узкой башкой кожу, и девочка знала: в какой-то момент острая клешня вспорет ее и придется истечь кровью.
Когда хоронили бабушку, соседка спросила о чем-то на ухо тетю Фаю, и та прошептала:
— Рак.
— Очень мучилась?
— Еще бы. Последнюю ночь криком кричала, бедная.
Пока можно было терпеть. Да и смерть уже не казалась страшной — девочка устала бояться. Главное — выдержать ту самую последнюю ночь, а там все кончится.
Девочка понимала: папе очень жалко ее. Совсем недавно рак убил его маму, а теперь добрался до дочери, а она еще обижалась на то, что ей так строго запрещали есть яблоки.
А ведь бабушке он сам давал яблоки: счищал кожицу, резал на кусочки и клал прямо в рот. Наверное, тогда не знал еще, что яблоки — яд.