— А видишь, услышал, что дедова внучка… и сразу…
— Приемчик! Хе-хе! Вот тебе и кристалл!
— Ага… Только почему-то не разрешил с фермы ничего брать. «Обойдитесь, пожалуйста, своими ресурсами. Сами же и есть будете, не кто-нибудь».
— Это для начала, не иначе. Это для впечатления. Чтобы показать: видишь, какой я хозяин. А пройдет немного времени — и начнет с фермы кабанчиков на приемы таскать. Куда он денется!
Бобешко, который молча курил у машины, вдруг сердито прикрикнул на их:
— А ну цыц! Замолчите, девчата! Не распускайте языки! Прикусите!
И бросил красноречивый взгляд на ребят, которые с лавок встали, но от стола принципиально не отошли.
Вы еще не знаете наших гарбузянских ребят. Это упрямый народ, их так просто не прогонишь.
Женщины примолкли и обиженно поджали губы.
Подъехала грузовая машина с людьми, и у стола сразу стало шумно. Раскладывали на тарелку еду, расставляли на столе. Поскольку каждый нёс свое, то и толкались возле стола почти все. И именно потому, что несли из дома, на столе была такая пестрота, такое огромное количество всего (каждый старался показать свою щедрость), что негде было и бутылку поставить.
Бобешко и Бобинец направились к дедову двору.
Ребята, увидев это, за ними. Очень хотелось им посмотреть, как же теперь говорить будут они с дедом.
Дед стоял у ворот, опершись руками обеими руками на грабли и положив на них подбородок, и смотрел прищуренными глазами на эту суету у стола.
— Здравствуйте, здравствуйте, дедушка, — необычно ласково поздоровался Бобешко.
— Здравствуйте, дорогой, — не то что ласково, а как-то даже льстиво поздоровался Бобинец.
Дед взглянул на них лукаво:
— Здравствуйте, здравствуйте, коль не шутите.
Обычное свое присловье он произнес особенно подчеркнуто.
На миг повисла тишина. Они, наверно, решали, обратить внимание на это подчеркивание или нет. Но это был только миг. Решили — не обращать. И уже в следующий миг у обоих рты расплылись медовыми улыбками.
— Что же вы нам не сказали, дорогой дедушка… Иван Иванович, — начал Бобешко, — что ваша внучка Галочка выходит замуж. Не красиво.
Дед наморщил лоб:
— Как? Я, по-моему говорил… Вот вам, — дед ткнул пальцем в Бобешко.
— Нет! — категорично отрубил Бобешко.
— Нет-нет! — замотал головою Бобинец. — Не говорили!
Ребята переглянулись. Они впервые видели, чтобы взрослые так дружно и так уверено говорили неправду.
Как это дед не говорил? Бобешко еще советовал остаться нянчить внуков! Что это вы, дядьки, разве так можно?
Но Бобешко продолжал:
— Если бы вы сказали, разве бы мы… Это же такая радость.
— Такая радость! — подхватил Бобинец.
— И не выкайте мне, дедушка. Вы же мне как отец родной. Я же вашу Галочку еще вот такой помню. — Бобешко через силу нагнулся к земле, показывая рукой. — Такая же девочка была бойкая! Умненькая — страх! Она меня «дядя Пуз» называла…
— А меня Каланчею. Ах-ха-ха!
Бобинец взялся за живот и сложился пополам, смеясь.
— «Не ругайтесь так, дядя Пуз, а то вас в милицию заберут…» Ха-ха-ха! — Когда Бобешко смеялся, глаза у него становились как щелки. — Я уже тогда говорил, что она далеко пойдет.
— А мне… а мне… — аж захлебывался от смеха Бобинец, — как-то пели, а я слов не знал, говорю: «У меня память на слова плохая». А она: «Зато у вас, дядя, зрительная память хорошая. Что не увидите, все в кузов». Я на грузовике тогда работал. Ах-ха-ха!.. Ах-ха-ха!
— Да, — улыбнулся дед. Внучка у меня — грех обижаться.
— Куда там обижаться, гордиться надо!
— Нет вопросов! — подхватил Бобинец.
— Я очень-очень рад за Галочку. Именно таким и жить в счастье, в достатке. Настоящая советская девушка! Очень за нее рад! Так ей и передайте!
Бобешко взмахнул рукой, показывая, наверно, в сторону Киева, куда следует передать привет. И в этот момент его укусила пчела.
— Ой! — Бобешко замахал руками, и его снова укусила пчела. — Ой-йой!
Бобинец бросился Бобешко на помощь и тоже замахал руками, отгоняя от бригадира пчел. Но кончилось тем, что его укусили, и он заверещал тоже.
Бобинец и Бобешко послушно замерли с перекошенными от боли лицами (словно сказочный Миг Мигович из мальчишеских снов отключил для них время).
Ребята хохотали за тыном.
Дед едва сдерживал улыбку:
— Еще мой отец говорил: «На пасеке не размахивай руками…» Пчелы этого не любят. Не любят они махальщиков, пустозвонов. Они любят тех, кто молча трудиться.
Бобинец криво улыбнулся:
— Ох у вас язык!..
Мгновенно опухший Бобешко пролепетал:
— Как бритва!
Деду, наверно, стало их жалко.
— Жала друг у друга повыковыривайте да сырой земли приложите, полегчает. И в следующий раз помните. Это вам пчелы за липовую рощу предупреждение сделали.
— Да разве это мы?! Указание же было… — за Бобешко ответил Бобинец.
— Разъяснить надо было. Тот, кто приказывал, липовой нашей рощи, небось, и в глаза не видел.
— Теперь разъяснят, я думаю — многозначительно зыркнул в сторону бригадира Бобинец. — Разъяснят теперь… Нет вопросов!
Бобешко что-то невнятно пробормотал.
Подъехали снова две грузовые машины с людьми. Стало еще шумнее.
Мирон Кандыба уже наяривал на своем баяне польки, вальсы и кадрили, да так лихо, что даже те, кто хлопотал у стола, пританцовывали на месте. Приезд новых машин и музыка на какую-то минуту заставили ребят обернуться, и, когда они снова взглянули на дедово подворье, Бобешко и Бобинца уже не было. Они исчезли так быстро и тихо, что ребята и не заметили.
Дед Коцюба граблями сгребал скошенную у тына траву, и щурился то ли от солнца, то ли от спрятанной в усах улыбке.
Среди приехавших увидели ребята и своих родителей. И сразу весь этот ожидаемый «прием» приобрел характер семейного праздника.
А герои наши, как все, наверно, ребята на свете, ничего так не любили, как семейные праздники. Да и что может быть радостнее праздника! Когда хлопотливая мама, в фартуке поверх праздничного платья, суетиться у стола, нарезая и раскладывая по тарелкам что-то невероятно вкусное и ароматное!
А папа, в снежно-белой рубашке с ярким галстуком, крутит головою (ведь праздничная рубашка всегда немного душит) и, переставляя на столе бутылки, все время улыбается.
А ты крутишься под ногами. И все в тебе нетерпеливо дергается и подпрыгивает. И ты пританцовываешь от неудержимой радости.
Праздник на то и праздник, чтобы радоваться. И ребята бы тоже, наверно, радовались, если бы… Но та мысль, которую каждый из них скрывал от друзей, но которая каждого волновала, не давала покоя и не давала радоваться. Мысль о Тайфун Марусе.
Почти все село собралось уже у стола. А Тайфун Маруси не было… Где же она? Не случилось ли с ней что-нибудь плохое? Куда она пропала?
Ребята встревоженно оглядывались вокруг, рыскали глазами. Но напрасно.
Вот же ж! Сама была закоперщиком, как говорит отец Цыгана, всей этой петрушки и вдруг так неожиданно и таинственно исчезла. Может, в какую-то катастрофу попала… Может, неизвестно что с ней сейчас… И никто ничего не знает, все себе веселятся, танцуют под баян Мирона Кандыбы и уже порываются петь…
выводит тонкий девичий голос на одном конце стола. А с другого мужской басок:
А ее, может, и правда спасать надо. А тут горлопанство какое-то.
Не было и нового председателя.
И комсомольца Васи не было. Ну, для него, может, и хорошо, что его не было. А то Клавка вон возле Сергея-туриста так увивается, так глазами стреляет. Сергей и не смотрит. А она все равно…
— О! Ты смотри! Председатель! На лисапеде! — закричал кто-то. И правда. По дороге, бодро крутя педали, ехал на велосипеде новый председатель колхоза Максим Богданович Танасиенко.