— Это женщина, немка, друг Ленина.
— Немка? Друг Ленина? Друг Ленина — немец? Немка? И она еще жива? Сколько же ей лет?
— Давно умерла, по-моему.
— Давно умерла? Они вызывают дух Цеткин? Ночью? Но почему так громко, ведь все спят? И почему целой толпой? И на середине улицы?
— Да нет же, они вызывают не дух. Это фабрика Клары Цеткин. Тут за домом такой район, фабричный, называется Сыромятники.
— У Цеткин фабрика? Она друг Ленина — капиталистка из Сыромятники? Не понимаю, совсем не понимаю…
— Я же говорю, тут фабричный район и фабрика имени Клары Цеткин. Коммунистки, друга Ленина.
— Совсем не понимаю. Она, Цеткин, имеет фабрику в фабричном районе? Но почему ее поднимают среди ночи с постели? Ах, да! Она давно умерла. И они вызывают ее, как дух отца Гамлета… Короля?
— При чем здесь Гамлет? Гамлет здесь совершенно ни при чем и король, отец Гамлета, тоже. Ради бога! Я говорю о живых людях. Я говорю, что на улице собирают фабричных. Слышите? Сейчас созывают рабочих с завода «Серп и молот».
— Молотов? Ваш министр? Разве он не в отставке? Немец Клара Цеткин и министр Молотов! Опять война? А где Риббентроп? Но ведь его в Нюрнберге повесили! Клянусь, я у вас в Москве сойду с ума. Клара Цеткин. Молотов. Ленин… Крики на улице в пять часов ночи…
— И ничего это не пять часов ночи. Это уже шесть часов, почти полседьмого утра. И людей с фабрик и заводов собирают, чтобы идти на Красную площадь. Приветствовать…
— Зачем идти на Красную площадь? В шесть часов утра? И с Молотовым, и с Цеткин?..
Прослушав этот рассказ о «глупом» англичанине, который, видимо, так и не понял, что советские люди в два самых главных праздника собирались еще в полной темноте у своих фабрик, заводов и учреждений, чтобы вместе с родным коллективом дойти до Красной площади — а главное, чтобы пройти по ней перед мавзолеем, где недвижно стояли вожди.
Что? «Пройти по ней», то есть по Красной площади, «перед мавзолеем»? На самом деле, много раз проделав сей путь, я ни разу не проходила перед мавзолеем — я всегда перед ним пробегала. Так уж было задумано.
Сперва мы шли, шли и шли. Стояли, стояли и стояли. Потом опять шли и шли. А как только оказывались рядом с мавзолеем, начинали бежать, слыша крики: «Скорей! Скорей!» Не дай бог остановиться — на тебя набегут очередные шеренги. А при выходе с Красной площади, возможно, выдернут из толпы и затолкают в воронок. Только тебя и видели…
Однако это последнее, насчет воронка, — домысел. А все остальное — чистая правда.
К сожалению, если Питер Джеймс оказался таким «непонятливым» потому, что он был англичанин, то есть из другого, капиталистического, мира, то сейчас многие люди не хотят понимать прошлого, потому что они родом совсем из другой эпохи, можно сказать, с другой планеты.
Чудеса
Когда я всерьез решила взяться за свои мемуары, мне было лет 95. Больше всего меня пугало то, что уже нет старых пишущих машинок, на которых я отстукивала черновики своих переводов и статей. Как же писать? Осваивать интернет — поздно. Оставалось одно — писать от руки и искать переписчицу с компьютером и принтером. Но у девяностопятилетней старухи, как правило, дрожат руки. Я не была исключением из этого правила. Расписываясь в Сбербанке за пенсию, чувствовала, что пальцы меня не слушаются.
Теперь мне 103. Вышли в свет две мои толстые книги. Пишу третью, хотя не уверена, допишу ли. Когда работаю, рука не дрожит. А когда раз в три месяца помощница Лена привозит меня в Сбербанк и надо расписаться за пенсию, руки начинают дрожать…
Чудеса…
Поезда дальнего следования
Мне очень жаль моих очаровательных правнуков — им не придется часто путешествовать в поездах дальнего следования на сравнительно короткие расстояния. А как это было прекрасно: два — два с половиной дня быть в пути. Никуда не спешить, не нервничать.
Приезжаешь с чемоданом на вокзал. Садишься в свой вагон. Прощаешься с провожающими. Но знаешь, что они не уйдут, пока поезд не тронется, — таков ритуал. Надо еще помахать рукой на прощанье уходящему составу. И ты уже мысленно одна. А вот и впрямь одна. Засыпаешь под перестук колес на влажных простынях — в поездах постельное белье всегда было влажным, — но это тебе почему-то не мешает. Просыпаешься утром. Стоишь в проходе, ждешь своей очереди к умывальнику. Чистишь зубы, быстро ополаскиваешь руки, лицо…
На завтрак у тебя взятые из дома крутые яйца и белый хлеб, но ты еще тянешься за жареной курицей, предназначенной на обед. Ни этой курицы, ни огромных кусков белого хлеба ты не стала бы есть дома — ни за что! И не вкусно, и губительно для талии… В вагоне все это поглощаешь с волчьим аппетитом. А потом еще запиваешь темно-коричневым, непонятного вкуса чаем — его заваривают прямо в металлическом чайнике. А потом проводник разливает чай по стаканам в подстаканниках и разносит их по вагону…