Мы пересѣли.
— Ну, знаете, — покачивая головой въ тактъ движенію вагона и обращаясь къ незнакомцу, замѣтилъ Незапяткинъ. — Онъ мой пріятель, я знаю его съ дѣтства, люблю его, но и я бы не сталъ такъ рисковать своей шкурой за другого.
— Э! Стоитъ-ли говорить объ этомъ, — махнулъ рукой незнакомецъ.
Подсѣлъ поближе къ окну, развернулъ мой журналъ и погрузился въ чтеніе.
II.Ѣзда въ вагонѣ безъ чтенія — очень скучная штука, Незнакомецъ читалъ, a мы съ Незапяткинымъ клевали носомъ, изрѣдка перебрасываясь лѣнивыми отрывочными фразами.
— Когда будемъ въ Тифлисѣ?
— Э! Еще не скоро.
— Время-то какъ тянется.
— Да ужъ.
— Душно въ вагонѣ.
— Да.
— Всюду зима, a тутъ весна.
— Это вѣрно.
— Смотри, какія деревья.
— Да. Большія.
Дочитавъ журналъ, незнакомецъ вернулъ его мнѣ, зѣвнулъ и сладко потянулся.
— Эхъ, поспать бы теперь!..
Онъ посмотрѣлъ на Незапяткина и сказалъ:
— Это самая подлая дорога въ Россіи.
— Почему?
— Почти каждый день столкновенія поѣздовъ.
— Что вы говорите! Почему-же въ газетахъ не пишутъ?
— Скрываютъ. Вы сами понимаете… Гмъ! Да. Сколько жертвъ!
— Жуткая вещь! — замѣтилъ Незапяткинъ, съ тревогой поглядывая на меня.
— А еще-бы!
— Самое скверное то, — сказалъ незнакомецъ, — что вагоны понастроены этакими закоулочками. Вотъ такъ, какъ мы сидимъ, — случись столкновеніе — пиши пропало!
— Почему?
— А какъ же! Смотрите: наши колѣнки почти упираются въ стѣнку вагона. Представьте себѣ, на насъ налетѣлъ поѣздъ! Сейчасъ-же стѣна сосѣдняго вагона хлопаетъ по нашей стѣнѣ, a наша стѣна по нашимъ собственнымъ колѣнямъ. Давленіе въ нѣсколько сотъ атмосферъ.
— А что-же… случится? — тихо спросилъ Незапяткинъ, поглядывая на стѣнку вагона широко открытыми глазами.
— Какъ, что? Ноги ваши отъ удара моментально вонзаются въ вашъ животъ, выдавливаютъ оттуда печень, кишки, и вы складываетесь, какъ подзорная труба. Да-съ, знаете… Непріятно почувствовать собственную берцовую кость въ томъ мѣстѣ, гдѣ опредѣлено природой быть только легкимъ и сердцу.
Мы, подавленные, молчали.
— Тазъ, конечно, вдребезги. Въ куски. И самое ужасное, что съ этого рода увѣчьями живутъ еще по три, четыре дня.
— Ну, a предположимъ, — спросилъ Незапяткинъ, — если пассажиръ въ моментъ столкновенія стоялъ въ корридорѣ? Опасность для него такая-же?
— Ничего подобнаго? Вы сами понимаете, что опасны не боковыя стѣнки, a передняя и задняя. Я зналъ въ Новоузенскѣ одного человѣка, который, единственный изъ сотни, остался живъ только потому, что бродилъ во время крушенія по корридору вагона. Семеновъ его фамилія. Электротехникъ.
Мы съ Незапяткинымъ молча поглядѣли другъ другу въ глаза и, безъ словъ, поняли одинъ другого.
Посидѣли для приличія еще минуты три, a потомъ я сказалъ:
— Совсѣмъ нога затекла. Пройтись, что-ли.
— И я, — вскочилъ Незапяткинъ. — Пойдемъ покуримъ.
III.Когда мы вышли въ корридоръ, Незапяткинъ сказалъ, подмигнувъ:
— А ловко я это насчетъ куренія ввернулъ. Такъ то просто — было неудобно выйти. Онъ могъ бы подумать: трусы, молъ. Испугались. Вѣрно?
— Конечно.
— А у него, однако, дьявольскіе нервы. Дѣйствительно, сознавать, что каждую минуту тебя можетъ исковеркать, зажать, какъ торговую книгу въ копировальномъ прессѣ — и въ то же время хладнокровно разсуждать объ этомъ.
— Посмотри-ка, что онъ дѣлаетъ?
Незапяткинъ пошелъ взглянуть на нашего сумасброда и, вернувшись, доложилъ:
— Лежитъ чивой-то на диванѣ съ закрытыми глазами.
— Давай станемъ тутъ. Ближе къ срединѣ.
— А симпатичный онъ. Вѣрно?
— Да. Милый. Такой… предупредительный.
Чѣмъ дальше, тѣмъ душнѣе было въ вагонъ. Чувствовалось приближеніе юга.
— Что, если мы откроемъ окно? — прервалъ я. — Въ степи такая теплынь.
— Не открываются окна. Вагонъ еще на зимнемъ положеніи.
— Постой… А вотъ это окно! У него, кажется, эта задвижка еле держится. Ну-ка, потяни.
— Ножичкомъ-бы. Не увидитъ никто?
— Ничего. Потомъ скажемъ, что нечаянно.
Рама съ легкимъ стукомъ упала — и намъ въ лицо пахнула сладкая прохлада напоенной ранними весенними ароматами степи.
— Какой воздухъ! Чувствуешь! Вотъ, что значить Кавказъ!
— Бальзамъ!
Мощныя горы рисовались вдали легкими туманно голубыми призраками. Лаской вѣяло отъ теплаго воздуха и жирной пахучей земли.
… Часа два простояли мы такъ, почти не разговаривая, разнѣженные, задумчивые. Сзади насъ раздался голосъ: