Хорошо было. Я въ этотъ моментъ никого не любилъ и, вообще, въ это время никого не любилъ, но чувствовалъ, что скоро полюблю сильно, сокрушающе и что эта любовь будетъ счастливая, долгая. Запахъ сирени можетъ многое разсказать, если въ него, какъ слѣдуетъ, вникнуть.
За окномъ раздался голосъ моего пріятеля, художника:
— Вотъ тутъ скамеечка есть. Тихо, безлюдно, и сирень безумствуетъ кругомъ. Сядемъ, Марья Николаевна.
Женскій голосъ поправилъ:
— Какая я вамъ Марья Николаевна?! Я Ольга Николаевна. Неужели вы еще не запомнили?
— Я-то не запомнилъ?! Таковскій я, чтобы не запомнить. Нѣтъ, я запомнилъ, но только вамъ больше идетъ имя — Маруся. Марья Николаевна.
— Да ужъ вы сумѣете вывернуться, знаю я васъ.
— Какія у васъ холодныя руки, Ольга Николаевна.
— А вы откуда знаете?
— Да я одну изъ нихъ взялъ.
— Зачѣмъ же вы это дѣлаете? Оставьте; не надо.
— Почему не надо? А, можетъ быть, я хочу поцѣловать вашу руку.
— Это совсѣмъ лишнее.
— Нѣтъ, не лишнее. У васъ красивыя руки, Марья Ник… Ольга! Ольга Николаевна!!
— Ну, ужъ нашли тоже красоту. Вѣроятно, всѣмъ женщинамъ говорите одно и то же.
— Если бы всѣ женщины были похожи на васъ, я бы говорилъ имъ то же самое.
— А что же, я развѣ не такая женщина, какъ другія?
— Вы? Вы особенная. Въ васъ есть что-то такое… что-то, знаете, такое…
— Ой, рукѣ больно. Не жмите.
— Ну, ничего. Я ее поцѣлую, все и пройдетъ.
— Знаете, почему я держу вашу лѣвую руку, a не правую?
— Почему?
— Лѣвая ближе къ сердцу.
— Такъ вы говорите — какая я?
— Вы? Особенная какая-то.
Пауза. Потомъ раздался притихшій голосокъ Ольги Николаевны:
— Странно. Это говорите не вы первый.
— Ну, вотъ видите! Какія у васъ красивыя плечи.
— Оставьте. Ну, такъ что же во мнѣ особеннаго?
— Въ васъ есть какое-то обаяніе. Меня влечетъ къ вамъ. Вѣдь мы познакомились только нынче за обѣдомъ, a мнѣ кажется, будто мы съ вами знакомы давно-давно.
— Какой вы странный.
— Да… Меня всѣ находятъ страннымъ. Я не такой, какъ другіе.
— А какой же вы?
— Какой? Да, знаете, долго говорить. Но только вы меня не должны бояться.
— Почему у васъ такая рука холодная?
— Сердце горячее.
Долгая пауза.
— Викторъ Михайловичъ!
— Ну?
— О чемъ вы такъ глубоко задумались?
— Что? Эхъ!.. Не стоитъ говорить. Нѣтъ. Нельзя. Не разспрашивайте.
— Навѣрное, о какой-нибудь изъ вашихъ много численныхъ симпатій?
— О, Марья Николаевна… Какъ вы далеки отъ истины!
— Ольга я Николаевна! Какая я вамъ Марья Николаевна?! Съ кѣмъ вы меня путаете?..
— Это я нарочно назвалъ васъ Марьей Николаевной, чтобы посмотрѣть: ревнивая ли вы?
— Да ужъ вы сумѣете вывернуться. Васъ на это взять.
И своеобразная гордость прозвучала въ голосѣ Ольги Николаевны. Будто она уже начала гордиться своимъ собесѣдникомъ.
— Такъ о чемъ же вы такъ задумались?
— О чемъ? Вѣрнѣе — о комъ.
— Ну, о комъ?
— Нѣтъ, зачѣмъ, Map… Ольга Николаевна! Лучше не говорить… Скажу только одно; ваше имя надолго запечатлѣется въ моемъ сердцѣ, какъ что-то милое дорогое и сладко-печальное.
— Ну, не надо быть такимъ… Ей Богу, вы странный. Такъ о комъ же вы думали?
— Сказать? А вы не разсердитесь?
— Нѣтъ. Почему же?
— Вотъ если вы меня поцѣлуете, тогда скажу.
— Съ какой же стати я васъ буду цѣловать! Нельзя. Я замужемъ.
— Серьезно?!
— Конечно.
Пауза.
— Ну, такъ что жъ такое, что вы замужемъ?
— Какъ что? Вотъ, ей Богу… Какой вы странный.
— Жизнь меня сдѣлала страннымъ, милая Оля.
— Не смѣйте меня такъ называть.
— Хорошо, Оля. Не буду.
— То-то. Такъ о комъ же вы думали?
— О васъ.
— Интересно знать, что-же вы обо мнѣ думали?
— Я думалъ: сколько вы счастья можете дать тому человѣку, который васъ полюбитъ.
— Навѣрное, всѣмъ женщинамъ говорите то же самое.
— Я?! Нѣтъ. Чего мнѣ! Только вамъ и говорю.
— Отчего вы такой печальный, Викторъ Михайловичъ?
— У меня жизнь печально сложилась, Оленька.
— Бѣдный мой, бѣдный; ну, дайте, я васъ по головкѣ поглажу. Оставьте: Пустите! Не смѣйте меня цѣловать! Я кричать буду!
Лежа у себя на кровати, я нервно насторожился, вотъ сейчасъ раздастся пронзительный крикъ.
Крика не было. Тишина, на секунду прерванная звукомъ поцѣлуя, царила за окномъ.
— Слушайте, если вы будете такъ себя вести — я уйду.